Baverous
Внимание!
четверг, 21 апреля 2016
URL
- U-mail
- Дневник
- Профиль
- Комментарии (1)
-
Поделиться
- ВКонтакте
- РћРТвЂВВВВВВВВнокласснРСвЂВВВВВВВВРєРСвЂВВВВВВВВ
- LiveJournal
воскресенье, 20 марта 2016
Baverous
URL
- U-mail
- Дневник
- Профиль
- Комментировать
-
Поделиться
- ВКонтакте
- РћРТвЂВВВВВВВВнокласснРСвЂВВВВВВВВРєРСвЂВВВВВВВВ
- LiveJournal
пятница, 18 марта 2016
Baverous
URL
- U-mail
- Дневник
- Профиль
- Комментировать
-
Поделиться
- ВКонтакте
- РћРТвЂВВВВВВВВнокласснРСвЂВВВВВВВВРєРСвЂВВВВВВВВ
- LiveJournal
Baverous
Аллегрос  |
Переводчик, бартерщик и котик, без которого в команде было бы совсем не так мило и уютно. Нашёл прекрасный фем для команды Невилла! Тексты: |
URL
- U-mail
- Дневник
- Профиль
- Комментарии (4)
-
Поделиться
- ВКонтакте
- РћРТвЂВВВВВВВВнокласснРСвЂВВВВВВВВРєРСвЂВВВВВВВВ
- LiveJournal
воскресенье, 01 ноября 2015
Baverous
URL
- U-mail
- Дневник
- Профиль
- Комментировать
-
Поделиться
- ВКонтакте
- РћРТвЂВВВВВВВВнокласснРСвЂВВВВВВВВРєРСвЂВВВВВВВВ
- LiveJournal
пятница, 30 октября 2015
Baverous
Волшебница широкого профиля, заклинает тексты, владеет Чарами Перевода, Правописания, а также редчайшими заклятьями Координации Бартера. Если она берется за дело, можно не сомневаться: «Теперь все будет хорошо», даже если раньше было совсем не очень. «Затворник» Снейп излечится от безумия, «Дознание» завершится полным хэппи-эндом. Благодаря ее волшебству русскоязычные читатели узнали о Перси Уизли то, «Что семье неведомо», шли вместе с Мародерами по «Следам былых погонь», познакомились с «Сибиллой Трелони, злым гением», побывали в «Преисподней» вместе с семьей Малфоев и распили вместе со Снейпом и Гермионой «Девяносто девять бутылок».Level 2: Драбблы
Автор: "Теперь все будет хорошо"
Переводчик: "Сибилла Трелони, злой гений", "Преисподняя", "Девяносто девять бутылок"
Level 2: Мини
Переводчик: "Что семье неведомо", "Следы былых погонь"
Level 4: Драбблы
Автор: "Затворник", "Дознание"
Бартер (Прыткопишущее перо)
ASOIAF 2015 – 2 лвл драбблы
Disciples 2015 – 2 лвл миди, 4 лвл мини
Dylan OBrien 2015 – 2 лвл мини, челлендж, миди
Inception 2015 – 2 лвл челлендж
OUaT 2015 – 2 лвл мини, миди
Pandora Hearts 2015 – 2 лвл мини
Splatterpunk 2015 - визитка
Star Wars 2015 – 2 лвл визуал, мини, макси, 4 лвл драбблы, визуал, челлендж
The 100 2015 – 2 лвл драбблы, макси
Zelazny 2015 – 2 лвл драбблы
Личные достижения
URL
- U-mail
- Дневник
- Профиль
- Комментировать
-
Поделиться
- ВКонтакте
- РћРТвЂВВВВВВВВнокласснРСвЂВВВВВВВВРєРСвЂВВВВВВВВ
- LiveJournal
четверг, 29 октября 2015
Baverous
Название: Что семье неведомо
Переводчик: Аллегрос
Бета: Toma-star, fish4l
Оригинал: What Pride Doesn't Know by igrockspock, запрос отправлен
Размер: мини, 3716 слов
Пейринг/Персонажи: Перси Уизли, Оливер Вуд, Молли Уизли
Категория: джен, слеш
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Как Перси все-таки станцевал на свадьбе Джинни — это долгая история. Вот только он забыл рассказать своим близким кое-какие подробности: например, что предпочитает мужчин и даже встречается с одним из них.
читать дальше1.
Перси вытаскивает из волос перья канарейки и прикидывает, сколько же дней остается до возвращения в Хогвартс. Двадцать семь. Слишком много.
«Дорогая Пен», — пишет он. — «Сегодня Фред и Джордж угостили меня пирогом. Я по глупости попробовал его. Естественно, там оказался канареечный крем. Эти умники решили, что вышло забавно. Впрочем, остальные тоже так считают. А вот мне было не до смеха. Мы с отцом только начали обсуждать новые указы Министерства — и тут на тебе. Жаль, конечно, что так получилось: отец в последнее время часто работает сверхурочно, и я почти не вижу его. Надеюсь, ты получаешь больше удовольствия от каникул, чем я».
Запечатав письмо каплей сургуча, Перси забирается в постель. Пенни — единственная, кто его понимает, и это хоть как-то утешает. Она бойкая и общительная, совсем как его братья. Но принимает Перси таким, как есть.
Как обычно, перед сном он опускает руку под кровать и нащупывает маленький деревянный ящичек, в котором хранит письма Пенни. Коричневый, невзрачный на вид, вряд ли он привлечет внимание братьев, но лучше все-таки быть поосторожнее. Перси вытаскивает и кладет рядом на подушку журнал о квиддиче, который стащил недавно у Рона. А сам все еще думает о Пенни: Фред как-то заметил, что у нее классная задница, а Джордж добавил, что сиськи тоже ничего так. Естественно, Перси не особо распространяется о своих отношениях, но, странное дело: слова братьев ничуть его не возмущают. Даже наоборот, вызывают гордость: наконец у него появилось то, чему завидуют даже Фред с Джорджем. Сам Перси слишком хорошо воспитан, чтобы оценивать подобным образом… достоинства Пенни. И даже сейчас, в постели, не думает о ее теле. Только вспоминает лицо.
Лениво пролистывая страницы журнала, он быстро просматривает колонки с бессмысленной статистикой и непонятной спортивной терминологией. Но вскоре снова ловит себя на том, что разглядывает мускулистые тела и решительные подбородки спортсменов.
Позже он расскажет Оливеру, что уже тогда стоило бы догадаться, почему.
2.
Пенни бросает его в январе.
— Мы можем остаться друзьями? — Перси старается не смотреть ей в глаза и ненавидит себя за это. Следовало бы сразу уйти, раз он больше ей не нужен.
— Мы и так были просто друзьями, глупенький, — отвечает она. — В этом-то и проблема.
Перси не видит никакой проблемы. Да, он не из тех, кто дает волю взбесившимся гормонам и лезет целоваться-обниматься или… заниматься другими непристойностями, о которых даже думать противно. Секс приемлем только в браке, не ранее. И ничего странного в том, что мысль о близости не заводит его даже сейчас, хотя они с Пенни уже год как вместе. Ну что поделаешь, если Перси больше нравится разговаривать и держаться за руки? Придется найти женщину, которая это оценит.
— И даже тогда ты не задумался? — спросит позже Оливер, но Перси только покачает головой. В его семье странности считаются обычным делом. Можно вступать в брак с магглами, собирать старые провода и штепсели, делать пирсинг, грозиться удрать из дома и приручать драконов… Но никто ни разу не заикнулся, что можно быть геем. Об этом вообще никогда не говорят. А Перси и так чувствует себя белой вороной.
3.
— Дорогой, может быть, есть кто-нибудь, кого ты хочешь пригласить к нам на Рождество? — спрашивает мама. Ее вязальные спицы торопливо снуют вперед-назад. Но, к сожалению, смотрит она не на них, а на лицо Перси, иначе он обязательно закатил бы глаза.
— Мам, я же говорил. У меня нет времени на свидания. Работа куда важнее. — Он поднимается, оправляя рубашку. — А теперь, с твоего позволе…
— Сядь, — говорит она, и Перси повинуется. Ничего не поделаешь, он послушный сын. — Я просто спросила. Если у тебя кто-то появится, я буду рада познакомиться с ней. Или с ним, если что.
Перси мучительно краснеет и хватает воздух ртом.
— Мам, я серьезно…
Она снова смотрит на него. Ну почему, почему вместо того, чтобы следить за своим вязанием, она сверлит Перси взглядом, пока он сидит здесь, пытаясь прийти в себя?
— И я серьезно, Перси. Не нужно так реагировать. Я твоя мать. И какой бы выбор ты ни сделал, это ничего не изменит, знаешь ли.
Перси чувствует, что потерял дар речи. И это даже хорошо, все равно мать сегодня не дает ему и слова вставить. А она между тем продолжает:
— Просто я подумала, что стоит об этом сказать — раз уж ты так часто упоминаешь этого парня, Оливера.
— Он просто друг. Не более, уверяю тебя. А теперь, с твоего позволения, мне и правда пора.
Сполоснув свою чашку, Перси подхватывает с вешалки пальто, направляется к выходу и старается не замечать, как сникла мать. Ничего, тут и без него остается достаточно гостей: близнецы, Джинни, Рон, да и Гарри вроде как будет в Норе все каникулы. Самому Перси не обязательно так много времени проводить в родительском доме.
Честно говоря, он пробовал наладить личную жизнь. Правда, свидание с небезызвестной, на тот момент розоволосой, сотрудницей Отдела Магического Правопорядка закончилось катастрофой, от которой Перси отходил несколько месяцев. Но в целом все его кратковременные отношения ничем не примечательны. Обычно он завязывает переписку с какой-нибудь симпатичной ведьмой, например, из Бюро Управления Погодой. Перси всегда галантен, и поначалу кажется, что у них с новой избранницей много общего. Но после нескольких встреч Перси перестает отвечать на ее письма, не осмеливаясь прямо сказать, что именно пошло не так. Только в который раз повторит ставшую привычной фразу вроде «между нами не пробежала искра» или «сейчас для меня на первом месте работа». Кто же виноват, что ему больше нравится проводить время с приятелями?
Например, с Оливером — который, наверное, даже не приятель, а лучший друг.
Перси до сих пор не понимает, почему звезда квиддича Оливер Вуд так дорожит их дружбой. Не понимает, но отказываться от нее не собирается. Вот у Билли, Чарли, Фреда и Джорджа тоже есть приятели, и никто не считает это странным или неправильным. Так почему же у Перси должно быть иначе?
4.
Перси даже не замечает, что начинается война. Он слишком занят, стараясь заслужить повышение.
— Я думал, ты будешь гордиться мною, — говорит он отцу.
— Я горжусь, Перси. Правда, горжусь. Фадж никогда не взял бы тебя в секретари, не будь ты достаточно подготовлен. Но сейчас такое время… — Отец качает головой. — Возможно, следует поразмыслить, не было ли у министра каких-нибудь скрытых мотивов.
— Например? Чтобы следить за тобой?
— Перси, послушай… Знаю, ты считаешь, что я мало чего достиг. Пусть так, не страшно. Но сейчас идет важное противостояние, в котором мы с твоей матерью играем немалую роль. И кто-то может рассматривать нас как угрозу.
— Неужели ты согласен рискнуть всем, чего добился в этой жизни, ради невменяемого старика и жаждущего внимания подростка?
— Не говори так о Дамблдоре. Или о Гарри. — Отец гневно стискивает зубы, словно речь идет о его родном сыне. Конечно, он будет защищать Гарри и готов ради него пожертвовать собственным благополучием. Если Гарри утверждает, что Сами-Знаете-Кто вернулся, а Перси с этим не согласен, то глупец именно Перси. И даже столь важное повышение он получил только потому, что понадобился кто-то, кто будет шпионить за своей семьей и Гарри Поттером. Хотя ничего неожиданного в этом нет: для всех Уизли Гарри всегда был своим. Куда более своим, чем Перси.
— Даже не знаю, чему я все еще удивляюсь, — говорит Перси и решительно ставит чайную чашку на столик. — А насчет шпионажа — можешь не беспокоиться, я не собираюсь особо часто здесь появляться.
Перси набрасывает пальто, и, даже не взглянув на отца, идет к выходу. И уже на пороге добавляет:
— Когда наконец одумаешься — пришли мне сову.
В том, что отец так и поступит, Перси даже не сомневается. Потому что все еще верит в свою семью.
Время от времени министр спрашивает, как дела у отца, но в этом нет ничего странного. Фадж всегда крайне внимателен к своим сотрудникам.
Но когда Перси все-таки рассказывает правду — что порвал с семьей — тот по-отечески похлопывает его по плечу и говорит:
— Вы сделали нелегкий, но правильный выбор, молодой человек.
Начиная с этого дня, министр уже не так внимателен к Перси, как раньше.
Как бы то ни было, Перси с головой уходит в работу и почти не видится с друзьями. Единственный, кого ему очень не хватает — это Оливер.
5.
Тот-кого-нельзя-называть и вправду возвращается, а Оливер не дает Перси окончательно погрязнуть в кипах книг и пергаментов. Трудно сказать, какое из этих событий удивительнее: первое заставляет Перси сгорать от стыда, второе — сгорать от совсем других чувств, так что сердце пускается вскачь и во рту пересыхает. Нетрудно догадаться, что больше будоражит его разум.
Каждую пятницу они встречаются в маленькой квартирке Перси. Оливер приходит после тренировок, весь всклокоченный, в пыли. Перси же, наоборот, ухожен и одет с иголочки — во всяком случае, надеется, что выглядит именно так — и всеми силами старается не выдать, что больше часа торчал перед зеркалом, пытаясь решить, сколько же пуговиц расстегнуть: две или три. У него всегда припасена бутылка хорошей выпивки, а вот журналы с описанием сортов пива, огневиски и эля старательно припрятаны. Сам Перси в подобных тонкостях не разбирается, так как почти не пьет.
С Оливером все как-то само собой получается правильно, потому что он каждый раз возвращается. И при этом не требует, чтобы Перси сменил постную мину, или интересовался спортом, или притворялся тем, кем на самом деле не является. Обычно Перси просто говорит, а Оливер слушает. И это восхитительно. И чудесно.
— Расскажи что-нибудь, — просит Оливер. — Я устал думать только о квиддиче.
— Хорошо, — кивает Перси и начинает первое, что приходит в голову: — Когда Рону было около четырех, Фред и Джордж пытались заставить его дать Непреложный обет. Сами нашли нужное описание в старой книге заклинаний, которую утащили у отца. Знаешь, они уже тогда были удивительно сообразительны.
Перси подается вперед и не замечает, как сильнее допустимого взмахивает стаканом в руке. Но трудно сдержать волнение, когда впервые чувствуешь, что кому-то ты важен и интересен такой, как есть. Только теперь Перси понимает: так и должно быть.
— Ну вот, — продолжает он, — я тогда еще ничего не знал о Непреложном обете. Но не сомневался, что это нечто ужасное. Поэтому поспешил в комнату близнецов, нашел у них под матрацем книгу заклинаний и позвал отца. Мама потом была так благодарна, что сводила меня в деревню и накормила мороженым, хоть это и стоило ей последнего сикля в семейной копилке.
— Каждый раз, когда я прошу рассказать о чем-нибудь, ты вспоминаешь о своей семье, — говорит Оливер. — Наверное, ты ужасно скучаешь.
— Правда? Надо же, не обращал внимания. — Перси опускает взгляд на свой незаметно опустевший стакан. Конечно, он скучает по семье, но не думал, что настолько явно. Хотя сейчас размышлять об этом совсем не хочется. И Перси неожиданно для самого себя выдает: — Знаешь, а ведь моя мать считала, что мы с тобой пара.
— Знаешь, а ведь я всегда хотел, чтобы так оно и было, — просто отвечает Оливер.
После этих слов Перси наконец прозревает. И не понимает, почему же раньше старался не замечать, как часто Оливер будто бы невзначай касается его ноги, когда они сидят за столом. Или как тяжело, когда на людях им приходится держаться на расстоянии. Зато теперь Перси видит, с какой надеждой Оливер смотрит на него, как приближается, чтобы…
Перси изо всех сил сжимает кулаки. Ведь то, что происходит — неправильно. Неуместно. Недопустимо. И совсем не по-мужски. Но он не отстраняется — просто не может. Потому что тоже этого хочет.
Позже, прижавшись щекой к голой груди Оливера и чувствуя, как тот лениво поглаживает его по спине, Перси думает о том, что готов пролежать так вечность.
— Черт возьми, и почему мы так долго ждали? — спрашивает Оливер.
"Потому что я не знал", — хочет ответить Перси.
Не знал, что можно любить мужчину, особенно когда ты и так не оправдываешь чьих-то надежд.
Не думал, что вообще могу заинтересовать кого-то, тем более — известного спортсмена.
И боялся признать, что мать знала обо мне самое сокровенное, хотя сам я ни о чем не догадывался.
А еще боялся: если полюблю мужчину, это перевернет всю мою жизнь.
Но вместо всего этого он отвечает:
— Потому что я был глупцом.
И чувствует, как Оливер улыбается в темноте.
6.
— Ну, рассказывай, — говорит мать. — Рассказывай все.
В ночном небе догорают последние из фейерверков в честь Фреда. Теперь, когда похороны завершены и гости разошлись, Нора погрузилась в тишину. У Перси, как и у матери, заплаканы глаза: ни один из них не сдержал обещание отпраздновать жизнь Фреда вместо того, чтобы скорбеть по его кончине.
— Мне так не хватало тебя, — дрогнувшим голосом признается Перси, забыв об обычном стеснении. Но, пока он подбирает слова, чтобы рассказать матери об Оливере, дверь распахивается и на кухню вваливаются братья.
Билл хлопает Перси по плечу:
— Здорово, что ты вернулся.
Рон кивает, опасно покачивающийся Джордж молчит. А в следующий миг его выворачивает прямо на пол. Раньше Перси наверняка возмутился бы, что его разговор с матерью прервали столь бесцеремонным образом. Но не сейчас. Чарли куда-то уводит ее, Билл быстро очищает пол, а Перси с Роном помогают Джорджу добраться до постели. И даже когда тот засыпает, почему-то остаются в комнате.
— Прости меня, — тихо говорит Перси Рону.
— Все мы ошибаемся, — угрюмо отвечает тот, и Перси гадает, что же такого его младший брат сам натворил во время войны. Но прямо спросить не решается, потому что вдруг осознает, как же повзрослел Рон, как сильно изменился. Перси не имеет права лезть ему в душу. Поэтому спускается на кухню.
— Мама уснула, — сообщает Билл. Он стоит у раковины, моет посуду, и Перси даже рад, что не видит его лицо.
— Я так ошибался… — Одних слов кажется недостаточно, и Перси хочется как-то еще передать, насколько глубоко он сожалеет, что отвернулся от семьи только потому, что считал себя правым.
Но Билл качает головой:
— Жизнь слишком коротка, чтобы хранить обиды.
Чарли, молча сидевший за столом с бутылкой огневиски, кивает и наполняет еще один стакан, для Перси. Так он снова становится своим. Одним из Уизли.
— Я… просто не смог им сказать, — говорит он потом Оливеру. — Не смог — и все.
И про себя добавляет: "Потому что не хотел снова отдаляться от своих братьев. Только не сейчас".
Лицо Оливера каменеет, хотя он все-таки сжимает руку Перси.
— Все в порядке. Скажешь, когда будешь готов.
Но внутри закручивается противный узел, и Перси точно знает: ничего не в порядке.
7.
Красные с золотым приглашения на свадьбу гласят:
Оливер Вуд с парой
И
Перси Уизли с парой
— Что ж, — Побелевшие губы Оливера сжаты в тонкую линию. — Мне все-таки найти себе пару? Или вообще не приходить?
Перси с досадой чувствует, как краснеют уши. Ну что за несправедливость: каждый раз, когда он злится, собственное тело выставляет его на смех.
— Не говори глупости. Гарри и Джинни ждут тебя. Ведь именно ты научил Гарри всему, что связано с квиддичем. Конечно, ты должен пойти.
— В качестве кого? Твоего друга? — Оливер сейчас тоже раскраснелся, глаза блестят. — Мы не просто друзья, Перси. Мы нечто гораздо большее. И если ты стыдишься…
Голос его внезапно срывается. Оливер проводит ладонью по лицу и гораздо тише добавляет:
— Прости, я не стану завершать эту фразу. Потому что мне страшно даже подумать…
— Но мы и правда друзья, — возражает Перси. Ведь всё уже обсудили: он не может рассказать родным, во всяком случае не сейчас. Джинни только-только начала с ним разговаривать, и вообще, не стоит отвлекать родных от свадебных приготовлений. Рисковать Перси не будет. — Кроме того, я хочу видеть тебя на свадьбе моей сестры.
— Ты трус. Просто трус.
— Может, и так, — соглашается Перси. — Но я трус, которому ты нужен.
Он протягивает руку, однако Оливер словно не замечает ее. Только угрюмо говорит:
— Мне нужно пройтись.
После этого они долго не разговаривают.
8.
Оливер все-таки приходит на свадьбу. Садится позади всех, подальше от Перси, натянуто приветствует Гарри. И, похоже, не особо радуется, что оказался здесь. Хотя и не особо расстраивается. Иначе Перси заметил бы, потому что большую часть времени наблюдает за ним.
После церемонии Перси напивается с Биллом, рассказывает анекдот Чарли, который хохочет, несмотря на то, что шутка совсем не смешная. А еще танцует с матерью, сторожит сумочку Гермионы и следит, чтобы чаша с пуншем не опустела, а на подносах у официантов было достаточно закусок. В общем, все просто замечательно, совсем как мечтала Джинни.
Разве что Фреда нет.
Как ни пытается Перси совладать с воспоминаниями, но перед глазами снова всплывает лицо погибшего брата.
«Неужели ты пошутил, Перси?»
А вот Джорджа не видно и не слышно. Вокруг шум и веселье, но все равно — кажется слишком тихо, потому что Фреда нет. Он больше не рассмеется, не выдаст забавную шутку, не увидит Джинни, танцующую на слишком высоких каблуках, или Флер, со дня на день ожидающую появление второго ребенка, или…
Перси чувствует, как горло перехватывает. Он разворачивается, решительно направляется в глубину шатра и протягивает Оливеру руку.
— Может, потанцуем?
Позже Чарли окинет Оливера оценивающим взглядом, хлопнет Перси по спине и скажет:
— Ради него я тоже стал бы геем.
Джордж добавит:
— Жизнь коротка. Будь счастлив.
Рон выдаст:
— Так у тебя, небось, бесплатные билеты на все матчи?
Гермиона закатит глаза:
— Пожалуйста, не обращай внимания на Рона. Он не умеет выражать свои чувства. И изъясняться тоже. Мы очень рады за тебя.
Билл спросит:
— Ты любишь его?
И Перси не сможет сдержать улыбки, когда ответит «да».
А вот мама будет старательно прятать взгляд.
9.
— Зачем мы пришли сюда? — спрашивает Перси Оливера. "Нора" маячит перед ними — как никогда по-домашнему теплая и родная. — Ты же сказал, мы отправляемся на пикник.
— Так и есть. Отправимся сразу после того, как ты поговоришь с матерью. — Оливер решительно направляется к крыльцу, и Перси ничего не остается, как следовать за ним, несмотря на растущее негодование.
— Говорю же, я все еще не знаю, что ей сказать. Она даже не посмотрела в мою сторону после свадьбы.
Оливер так резко разворачивается, что Перси едва не налетает на него.
— Так уж вышло, что я прекрасно расслышал это и первые триста семьдесят два раза. А еще так уж вышло, что я люблю тебя и не собираюсь смотреть, как ты повторяешь одну и ту же ошибку снова и снова.
В два больших шага Оливер оказывается у крыльца и решительно стучит в дверь.
— Разберись, — бросает он и аппарирует.
Дверь открывается прежде, чем Перси успевает сообразить, что же сказать, или аппарировать следом за Оливером.
— Перси! — Лицо матери расплывается в улыбке, но затем застывает. — Что привело тебя?
Перси пожимает плечами:
— Да, собственно, ничего. Решил заглянуть на чашку чая.
Мать отступает, пропуская его в дом. Взгляд ее не обещает ничего хорошего, и Перси изо всех сил старается не замечать его. Потому что знает: обычно за этим следует суровое «Кажется, ты должен извиниться перед своей матерью». И все дети Молли Уизли извинялись, хотя Перси приходилось это делать гораздо реже: он рос послушным сыном. Лучшим из сыновей. А теперь вот, мнется перед ней, стараясь не обращать внимания на вину, что гложет его изнутри. Хотя и не совсем понимает, в чем же все-таки провинился.
Но мать уже вручает ему чашку дымящегося чая, украшенную заглавной "П".
— Итак. Только чай или что-нибудь еще?
Она выжидающе смотрит, и Перси громко сглатывает: сейчас он обязательно ляпнет что-нибудь не то.
— Я… я не знаю. Еще… насчет свадьбы. Я хотел поговорить о том, что произошло на свадьбе. — Он делает глоток чая, только чтобы урвать пару мгновений и собраться с мыслями. Но, как назло, обжигает язык. И не выдерживает. — И спросить, почему ты даже не взглянула в мою сторону. Ты же говорила, что если я буду с мужчиной — это не важно. И я поверил тебе!
— И поэтому ничего не сказал? После стольких месяцев ты вернулся наконец в семью, но забыл упомянуть, что влюблен? И что у тебя кто-то есть? Ты даже представить не можешь, насколько глупо я себя чувствовала, когда гости стали подходить ко мне и восхищаться, как прекрасно вы смотритесь вместе. А я понятия не имела, о чем вообще речь! — Она тяжело опускается на один из кухонных стульев и устало проводит рукой по лицу. — Либо мы — часть твоей жизни, либо нет, Перси. Середина на половину меня не устроит.
— Так ты… — только сейчас Перси начинает все понимать, — ты обижена?
— Да, Перси. Я обижена.
— У тебя очень здорово получается произносить мое имя так, что оно звучит как «идиот», — робко улыбается он. А когда его мать смеется в ответ, испытывает неимоверное облегчение. Он извинится. И вопрос будет исчерпан.
Но, похоже, это еще не все.
— Я не только обижена, но и рассержена. Потому что простила тебя без лишних вопросов, в память о Фреде. И, полагаю, заслужила больше, чем молчание.
— Я боялся рассказывать, — тихо говорит Перси.
— Ради всего святого, разве я когда-нибудь давала повод думать, что не буду любить тебя безоговорочно?
— Ты — нет. Но они… — Перси уставился в свою чашку, старательно подбирая слова. Он не привык говорить о своих чувствах: вся его чинность и точность сразу куда-то пропадали, и половина из сказанного обычно оказывалось несусветной глупостью. — Билл, Чарли и остальные. Я всегда настолько отличался от них, а потом вроде как стал… своим. Поэтому не хотел рисковать и все испортить.
— Послушай-ка меня, Перси Уизли. Ты всегда будешь одним из нас. Даже когда ведешь себя как идиот, ты все равно один из нас. Обещай мне, что никогда больше не забудешь об этом.
Он забудет. Десятки, может, даже сотни раз. Но его все равно простят.
Переводчик: Аллегрос
Бета: Toma-star, fish4l
Оригинал: What Pride Doesn't Know by igrockspock, запрос отправлен
Размер: мини, 3716 слов
Пейринг/Персонажи: Перси Уизли, Оливер Вуд, Молли Уизли
Категория: джен, слеш
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Как Перси все-таки станцевал на свадьбе Джинни — это долгая история. Вот только он забыл рассказать своим близким кое-какие подробности: например, что предпочитает мужчин и даже встречается с одним из них.
читать дальше1.
Перси вытаскивает из волос перья канарейки и прикидывает, сколько же дней остается до возвращения в Хогвартс. Двадцать семь. Слишком много.
«Дорогая Пен», — пишет он. — «Сегодня Фред и Джордж угостили меня пирогом. Я по глупости попробовал его. Естественно, там оказался канареечный крем. Эти умники решили, что вышло забавно. Впрочем, остальные тоже так считают. А вот мне было не до смеха. Мы с отцом только начали обсуждать новые указы Министерства — и тут на тебе. Жаль, конечно, что так получилось: отец в последнее время часто работает сверхурочно, и я почти не вижу его. Надеюсь, ты получаешь больше удовольствия от каникул, чем я».
Запечатав письмо каплей сургуча, Перси забирается в постель. Пенни — единственная, кто его понимает, и это хоть как-то утешает. Она бойкая и общительная, совсем как его братья. Но принимает Перси таким, как есть.
Как обычно, перед сном он опускает руку под кровать и нащупывает маленький деревянный ящичек, в котором хранит письма Пенни. Коричневый, невзрачный на вид, вряд ли он привлечет внимание братьев, но лучше все-таки быть поосторожнее. Перси вытаскивает и кладет рядом на подушку журнал о квиддиче, который стащил недавно у Рона. А сам все еще думает о Пенни: Фред как-то заметил, что у нее классная задница, а Джордж добавил, что сиськи тоже ничего так. Естественно, Перси не особо распространяется о своих отношениях, но, странное дело: слова братьев ничуть его не возмущают. Даже наоборот, вызывают гордость: наконец у него появилось то, чему завидуют даже Фред с Джорджем. Сам Перси слишком хорошо воспитан, чтобы оценивать подобным образом… достоинства Пенни. И даже сейчас, в постели, не думает о ее теле. Только вспоминает лицо.
Лениво пролистывая страницы журнала, он быстро просматривает колонки с бессмысленной статистикой и непонятной спортивной терминологией. Но вскоре снова ловит себя на том, что разглядывает мускулистые тела и решительные подбородки спортсменов.
Позже он расскажет Оливеру, что уже тогда стоило бы догадаться, почему.
2.
Пенни бросает его в январе.
— Мы можем остаться друзьями? — Перси старается не смотреть ей в глаза и ненавидит себя за это. Следовало бы сразу уйти, раз он больше ей не нужен.
— Мы и так были просто друзьями, глупенький, — отвечает она. — В этом-то и проблема.
Перси не видит никакой проблемы. Да, он не из тех, кто дает волю взбесившимся гормонам и лезет целоваться-обниматься или… заниматься другими непристойностями, о которых даже думать противно. Секс приемлем только в браке, не ранее. И ничего странного в том, что мысль о близости не заводит его даже сейчас, хотя они с Пенни уже год как вместе. Ну что поделаешь, если Перси больше нравится разговаривать и держаться за руки? Придется найти женщину, которая это оценит.
— И даже тогда ты не задумался? — спросит позже Оливер, но Перси только покачает головой. В его семье странности считаются обычным делом. Можно вступать в брак с магглами, собирать старые провода и штепсели, делать пирсинг, грозиться удрать из дома и приручать драконов… Но никто ни разу не заикнулся, что можно быть геем. Об этом вообще никогда не говорят. А Перси и так чувствует себя белой вороной.
3.
— Дорогой, может быть, есть кто-нибудь, кого ты хочешь пригласить к нам на Рождество? — спрашивает мама. Ее вязальные спицы торопливо снуют вперед-назад. Но, к сожалению, смотрит она не на них, а на лицо Перси, иначе он обязательно закатил бы глаза.
— Мам, я же говорил. У меня нет времени на свидания. Работа куда важнее. — Он поднимается, оправляя рубашку. — А теперь, с твоего позволе…
— Сядь, — говорит она, и Перси повинуется. Ничего не поделаешь, он послушный сын. — Я просто спросила. Если у тебя кто-то появится, я буду рада познакомиться с ней. Или с ним, если что.
Перси мучительно краснеет и хватает воздух ртом.
— Мам, я серьезно…
Она снова смотрит на него. Ну почему, почему вместо того, чтобы следить за своим вязанием, она сверлит Перси взглядом, пока он сидит здесь, пытаясь прийти в себя?
— И я серьезно, Перси. Не нужно так реагировать. Я твоя мать. И какой бы выбор ты ни сделал, это ничего не изменит, знаешь ли.
Перси чувствует, что потерял дар речи. И это даже хорошо, все равно мать сегодня не дает ему и слова вставить. А она между тем продолжает:
— Просто я подумала, что стоит об этом сказать — раз уж ты так часто упоминаешь этого парня, Оливера.
— Он просто друг. Не более, уверяю тебя. А теперь, с твоего позволения, мне и правда пора.
Сполоснув свою чашку, Перси подхватывает с вешалки пальто, направляется к выходу и старается не замечать, как сникла мать. Ничего, тут и без него остается достаточно гостей: близнецы, Джинни, Рон, да и Гарри вроде как будет в Норе все каникулы. Самому Перси не обязательно так много времени проводить в родительском доме.
Честно говоря, он пробовал наладить личную жизнь. Правда, свидание с небезызвестной, на тот момент розоволосой, сотрудницей Отдела Магического Правопорядка закончилось катастрофой, от которой Перси отходил несколько месяцев. Но в целом все его кратковременные отношения ничем не примечательны. Обычно он завязывает переписку с какой-нибудь симпатичной ведьмой, например, из Бюро Управления Погодой. Перси всегда галантен, и поначалу кажется, что у них с новой избранницей много общего. Но после нескольких встреч Перси перестает отвечать на ее письма, не осмеливаясь прямо сказать, что именно пошло не так. Только в который раз повторит ставшую привычной фразу вроде «между нами не пробежала искра» или «сейчас для меня на первом месте работа». Кто же виноват, что ему больше нравится проводить время с приятелями?
Например, с Оливером — который, наверное, даже не приятель, а лучший друг.
Перси до сих пор не понимает, почему звезда квиддича Оливер Вуд так дорожит их дружбой. Не понимает, но отказываться от нее не собирается. Вот у Билли, Чарли, Фреда и Джорджа тоже есть приятели, и никто не считает это странным или неправильным. Так почему же у Перси должно быть иначе?
4.
Перси даже не замечает, что начинается война. Он слишком занят, стараясь заслужить повышение.
— Я думал, ты будешь гордиться мною, — говорит он отцу.
— Я горжусь, Перси. Правда, горжусь. Фадж никогда не взял бы тебя в секретари, не будь ты достаточно подготовлен. Но сейчас такое время… — Отец качает головой. — Возможно, следует поразмыслить, не было ли у министра каких-нибудь скрытых мотивов.
— Например? Чтобы следить за тобой?
— Перси, послушай… Знаю, ты считаешь, что я мало чего достиг. Пусть так, не страшно. Но сейчас идет важное противостояние, в котором мы с твоей матерью играем немалую роль. И кто-то может рассматривать нас как угрозу.
— Неужели ты согласен рискнуть всем, чего добился в этой жизни, ради невменяемого старика и жаждущего внимания подростка?
— Не говори так о Дамблдоре. Или о Гарри. — Отец гневно стискивает зубы, словно речь идет о его родном сыне. Конечно, он будет защищать Гарри и готов ради него пожертвовать собственным благополучием. Если Гарри утверждает, что Сами-Знаете-Кто вернулся, а Перси с этим не согласен, то глупец именно Перси. И даже столь важное повышение он получил только потому, что понадобился кто-то, кто будет шпионить за своей семьей и Гарри Поттером. Хотя ничего неожиданного в этом нет: для всех Уизли Гарри всегда был своим. Куда более своим, чем Перси.
— Даже не знаю, чему я все еще удивляюсь, — говорит Перси и решительно ставит чайную чашку на столик. — А насчет шпионажа — можешь не беспокоиться, я не собираюсь особо часто здесь появляться.
Перси набрасывает пальто, и, даже не взглянув на отца, идет к выходу. И уже на пороге добавляет:
— Когда наконец одумаешься — пришли мне сову.
В том, что отец так и поступит, Перси даже не сомневается. Потому что все еще верит в свою семью.
Время от времени министр спрашивает, как дела у отца, но в этом нет ничего странного. Фадж всегда крайне внимателен к своим сотрудникам.
Но когда Перси все-таки рассказывает правду — что порвал с семьей — тот по-отечески похлопывает его по плечу и говорит:
— Вы сделали нелегкий, но правильный выбор, молодой человек.
Начиная с этого дня, министр уже не так внимателен к Перси, как раньше.
Как бы то ни было, Перси с головой уходит в работу и почти не видится с друзьями. Единственный, кого ему очень не хватает — это Оливер.
5.
Тот-кого-нельзя-называть и вправду возвращается, а Оливер не дает Перси окончательно погрязнуть в кипах книг и пергаментов. Трудно сказать, какое из этих событий удивительнее: первое заставляет Перси сгорать от стыда, второе — сгорать от совсем других чувств, так что сердце пускается вскачь и во рту пересыхает. Нетрудно догадаться, что больше будоражит его разум.
Каждую пятницу они встречаются в маленькой квартирке Перси. Оливер приходит после тренировок, весь всклокоченный, в пыли. Перси же, наоборот, ухожен и одет с иголочки — во всяком случае, надеется, что выглядит именно так — и всеми силами старается не выдать, что больше часа торчал перед зеркалом, пытаясь решить, сколько же пуговиц расстегнуть: две или три. У него всегда припасена бутылка хорошей выпивки, а вот журналы с описанием сортов пива, огневиски и эля старательно припрятаны. Сам Перси в подобных тонкостях не разбирается, так как почти не пьет.
С Оливером все как-то само собой получается правильно, потому что он каждый раз возвращается. И при этом не требует, чтобы Перси сменил постную мину, или интересовался спортом, или притворялся тем, кем на самом деле не является. Обычно Перси просто говорит, а Оливер слушает. И это восхитительно. И чудесно.
— Расскажи что-нибудь, — просит Оливер. — Я устал думать только о квиддиче.
— Хорошо, — кивает Перси и начинает первое, что приходит в голову: — Когда Рону было около четырех, Фред и Джордж пытались заставить его дать Непреложный обет. Сами нашли нужное описание в старой книге заклинаний, которую утащили у отца. Знаешь, они уже тогда были удивительно сообразительны.
Перси подается вперед и не замечает, как сильнее допустимого взмахивает стаканом в руке. Но трудно сдержать волнение, когда впервые чувствуешь, что кому-то ты важен и интересен такой, как есть. Только теперь Перси понимает: так и должно быть.
— Ну вот, — продолжает он, — я тогда еще ничего не знал о Непреложном обете. Но не сомневался, что это нечто ужасное. Поэтому поспешил в комнату близнецов, нашел у них под матрацем книгу заклинаний и позвал отца. Мама потом была так благодарна, что сводила меня в деревню и накормила мороженым, хоть это и стоило ей последнего сикля в семейной копилке.
— Каждый раз, когда я прошу рассказать о чем-нибудь, ты вспоминаешь о своей семье, — говорит Оливер. — Наверное, ты ужасно скучаешь.
— Правда? Надо же, не обращал внимания. — Перси опускает взгляд на свой незаметно опустевший стакан. Конечно, он скучает по семье, но не думал, что настолько явно. Хотя сейчас размышлять об этом совсем не хочется. И Перси неожиданно для самого себя выдает: — Знаешь, а ведь моя мать считала, что мы с тобой пара.
— Знаешь, а ведь я всегда хотел, чтобы так оно и было, — просто отвечает Оливер.
После этих слов Перси наконец прозревает. И не понимает, почему же раньше старался не замечать, как часто Оливер будто бы невзначай касается его ноги, когда они сидят за столом. Или как тяжело, когда на людях им приходится держаться на расстоянии. Зато теперь Перси видит, с какой надеждой Оливер смотрит на него, как приближается, чтобы…
Перси изо всех сил сжимает кулаки. Ведь то, что происходит — неправильно. Неуместно. Недопустимо. И совсем не по-мужски. Но он не отстраняется — просто не может. Потому что тоже этого хочет.
Позже, прижавшись щекой к голой груди Оливера и чувствуя, как тот лениво поглаживает его по спине, Перси думает о том, что готов пролежать так вечность.
— Черт возьми, и почему мы так долго ждали? — спрашивает Оливер.
"Потому что я не знал", — хочет ответить Перси.
Не знал, что можно любить мужчину, особенно когда ты и так не оправдываешь чьих-то надежд.
Не думал, что вообще могу заинтересовать кого-то, тем более — известного спортсмена.
И боялся признать, что мать знала обо мне самое сокровенное, хотя сам я ни о чем не догадывался.
А еще боялся: если полюблю мужчину, это перевернет всю мою жизнь.
Но вместо всего этого он отвечает:
— Потому что я был глупцом.
И чувствует, как Оливер улыбается в темноте.
6.
— Ну, рассказывай, — говорит мать. — Рассказывай все.
В ночном небе догорают последние из фейерверков в честь Фреда. Теперь, когда похороны завершены и гости разошлись, Нора погрузилась в тишину. У Перси, как и у матери, заплаканы глаза: ни один из них не сдержал обещание отпраздновать жизнь Фреда вместо того, чтобы скорбеть по его кончине.
— Мне так не хватало тебя, — дрогнувшим голосом признается Перси, забыв об обычном стеснении. Но, пока он подбирает слова, чтобы рассказать матери об Оливере, дверь распахивается и на кухню вваливаются братья.
Билл хлопает Перси по плечу:
— Здорово, что ты вернулся.
Рон кивает, опасно покачивающийся Джордж молчит. А в следующий миг его выворачивает прямо на пол. Раньше Перси наверняка возмутился бы, что его разговор с матерью прервали столь бесцеремонным образом. Но не сейчас. Чарли куда-то уводит ее, Билл быстро очищает пол, а Перси с Роном помогают Джорджу добраться до постели. И даже когда тот засыпает, почему-то остаются в комнате.
— Прости меня, — тихо говорит Перси Рону.
— Все мы ошибаемся, — угрюмо отвечает тот, и Перси гадает, что же такого его младший брат сам натворил во время войны. Но прямо спросить не решается, потому что вдруг осознает, как же повзрослел Рон, как сильно изменился. Перси не имеет права лезть ему в душу. Поэтому спускается на кухню.
— Мама уснула, — сообщает Билл. Он стоит у раковины, моет посуду, и Перси даже рад, что не видит его лицо.
— Я так ошибался… — Одних слов кажется недостаточно, и Перси хочется как-то еще передать, насколько глубоко он сожалеет, что отвернулся от семьи только потому, что считал себя правым.
Но Билл качает головой:
— Жизнь слишком коротка, чтобы хранить обиды.
Чарли, молча сидевший за столом с бутылкой огневиски, кивает и наполняет еще один стакан, для Перси. Так он снова становится своим. Одним из Уизли.
— Я… просто не смог им сказать, — говорит он потом Оливеру. — Не смог — и все.
И про себя добавляет: "Потому что не хотел снова отдаляться от своих братьев. Только не сейчас".
Лицо Оливера каменеет, хотя он все-таки сжимает руку Перси.
— Все в порядке. Скажешь, когда будешь готов.
Но внутри закручивается противный узел, и Перси точно знает: ничего не в порядке.
7.
Красные с золотым приглашения на свадьбу гласят:
Оливер Вуд с парой
И
Перси Уизли с парой
— Что ж, — Побелевшие губы Оливера сжаты в тонкую линию. — Мне все-таки найти себе пару? Или вообще не приходить?
Перси с досадой чувствует, как краснеют уши. Ну что за несправедливость: каждый раз, когда он злится, собственное тело выставляет его на смех.
— Не говори глупости. Гарри и Джинни ждут тебя. Ведь именно ты научил Гарри всему, что связано с квиддичем. Конечно, ты должен пойти.
— В качестве кого? Твоего друга? — Оливер сейчас тоже раскраснелся, глаза блестят. — Мы не просто друзья, Перси. Мы нечто гораздо большее. И если ты стыдишься…
Голос его внезапно срывается. Оливер проводит ладонью по лицу и гораздо тише добавляет:
— Прости, я не стану завершать эту фразу. Потому что мне страшно даже подумать…
— Но мы и правда друзья, — возражает Перси. Ведь всё уже обсудили: он не может рассказать родным, во всяком случае не сейчас. Джинни только-только начала с ним разговаривать, и вообще, не стоит отвлекать родных от свадебных приготовлений. Рисковать Перси не будет. — Кроме того, я хочу видеть тебя на свадьбе моей сестры.
— Ты трус. Просто трус.
— Может, и так, — соглашается Перси. — Но я трус, которому ты нужен.
Он протягивает руку, однако Оливер словно не замечает ее. Только угрюмо говорит:
— Мне нужно пройтись.
После этого они долго не разговаривают.
8.
Оливер все-таки приходит на свадьбу. Садится позади всех, подальше от Перси, натянуто приветствует Гарри. И, похоже, не особо радуется, что оказался здесь. Хотя и не особо расстраивается. Иначе Перси заметил бы, потому что большую часть времени наблюдает за ним.
После церемонии Перси напивается с Биллом, рассказывает анекдот Чарли, который хохочет, несмотря на то, что шутка совсем не смешная. А еще танцует с матерью, сторожит сумочку Гермионы и следит, чтобы чаша с пуншем не опустела, а на подносах у официантов было достаточно закусок. В общем, все просто замечательно, совсем как мечтала Джинни.
Разве что Фреда нет.
Как ни пытается Перси совладать с воспоминаниями, но перед глазами снова всплывает лицо погибшего брата.
«Неужели ты пошутил, Перси?»
А вот Джорджа не видно и не слышно. Вокруг шум и веселье, но все равно — кажется слишком тихо, потому что Фреда нет. Он больше не рассмеется, не выдаст забавную шутку, не увидит Джинни, танцующую на слишком высоких каблуках, или Флер, со дня на день ожидающую появление второго ребенка, или…
Перси чувствует, как горло перехватывает. Он разворачивается, решительно направляется в глубину шатра и протягивает Оливеру руку.
— Может, потанцуем?
Позже Чарли окинет Оливера оценивающим взглядом, хлопнет Перси по спине и скажет:
— Ради него я тоже стал бы геем.
Джордж добавит:
— Жизнь коротка. Будь счастлив.
Рон выдаст:
— Так у тебя, небось, бесплатные билеты на все матчи?
Гермиона закатит глаза:
— Пожалуйста, не обращай внимания на Рона. Он не умеет выражать свои чувства. И изъясняться тоже. Мы очень рады за тебя.
Билл спросит:
— Ты любишь его?
И Перси не сможет сдержать улыбки, когда ответит «да».
А вот мама будет старательно прятать взгляд.
9.
— Зачем мы пришли сюда? — спрашивает Перси Оливера. "Нора" маячит перед ними — как никогда по-домашнему теплая и родная. — Ты же сказал, мы отправляемся на пикник.
— Так и есть. Отправимся сразу после того, как ты поговоришь с матерью. — Оливер решительно направляется к крыльцу, и Перси ничего не остается, как следовать за ним, несмотря на растущее негодование.
— Говорю же, я все еще не знаю, что ей сказать. Она даже не посмотрела в мою сторону после свадьбы.
Оливер так резко разворачивается, что Перси едва не налетает на него.
— Так уж вышло, что я прекрасно расслышал это и первые триста семьдесят два раза. А еще так уж вышло, что я люблю тебя и не собираюсь смотреть, как ты повторяешь одну и ту же ошибку снова и снова.
В два больших шага Оливер оказывается у крыльца и решительно стучит в дверь.
— Разберись, — бросает он и аппарирует.
Дверь открывается прежде, чем Перси успевает сообразить, что же сказать, или аппарировать следом за Оливером.
— Перси! — Лицо матери расплывается в улыбке, но затем застывает. — Что привело тебя?
Перси пожимает плечами:
— Да, собственно, ничего. Решил заглянуть на чашку чая.
Мать отступает, пропуская его в дом. Взгляд ее не обещает ничего хорошего, и Перси изо всех сил старается не замечать его. Потому что знает: обычно за этим следует суровое «Кажется, ты должен извиниться перед своей матерью». И все дети Молли Уизли извинялись, хотя Перси приходилось это делать гораздо реже: он рос послушным сыном. Лучшим из сыновей. А теперь вот, мнется перед ней, стараясь не обращать внимания на вину, что гложет его изнутри. Хотя и не совсем понимает, в чем же все-таки провинился.
Но мать уже вручает ему чашку дымящегося чая, украшенную заглавной "П".
— Итак. Только чай или что-нибудь еще?
Она выжидающе смотрит, и Перси громко сглатывает: сейчас он обязательно ляпнет что-нибудь не то.
— Я… я не знаю. Еще… насчет свадьбы. Я хотел поговорить о том, что произошло на свадьбе. — Он делает глоток чая, только чтобы урвать пару мгновений и собраться с мыслями. Но, как назло, обжигает язык. И не выдерживает. — И спросить, почему ты даже не взглянула в мою сторону. Ты же говорила, что если я буду с мужчиной — это не важно. И я поверил тебе!
— И поэтому ничего не сказал? После стольких месяцев ты вернулся наконец в семью, но забыл упомянуть, что влюблен? И что у тебя кто-то есть? Ты даже представить не можешь, насколько глупо я себя чувствовала, когда гости стали подходить ко мне и восхищаться, как прекрасно вы смотритесь вместе. А я понятия не имела, о чем вообще речь! — Она тяжело опускается на один из кухонных стульев и устало проводит рукой по лицу. — Либо мы — часть твоей жизни, либо нет, Перси. Середина на половину меня не устроит.
— Так ты… — только сейчас Перси начинает все понимать, — ты обижена?
— Да, Перси. Я обижена.
— У тебя очень здорово получается произносить мое имя так, что оно звучит как «идиот», — робко улыбается он. А когда его мать смеется в ответ, испытывает неимоверное облегчение. Он извинится. И вопрос будет исчерпан.
Но, похоже, это еще не все.
— Я не только обижена, но и рассержена. Потому что простила тебя без лишних вопросов, в память о Фреде. И, полагаю, заслужила больше, чем молчание.
— Я боялся рассказывать, — тихо говорит Перси.
— Ради всего святого, разве я когда-нибудь давала повод думать, что не буду любить тебя безоговорочно?
— Ты — нет. Но они… — Перси уставился в свою чашку, старательно подбирая слова. Он не привык говорить о своих чувствах: вся его чинность и точность сразу куда-то пропадали, и половина из сказанного обычно оказывалось несусветной глупостью. — Билл, Чарли и остальные. Я всегда настолько отличался от них, а потом вроде как стал… своим. Поэтому не хотел рисковать и все испортить.
— Послушай-ка меня, Перси Уизли. Ты всегда будешь одним из нас. Даже когда ведешь себя как идиот, ты все равно один из нас. Обещай мне, что никогда больше не забудешь об этом.
Он забудет. Десятки, может, даже сотни раз. Но его все равно простят.
URL
- U-mail
- Дневник
- Профиль
- Комментировать
-
Поделиться
- ВКонтакте
- РћРТвЂВВВВВВВВнокласснРСвЂВВВВВВВВРєРСвЂВВВВВВВВ
- LiveJournal
вторник, 27 октября 2015
Baverous
Название: Vivere
Автор: Аллегрос
Бета: bocca_chiusa
Канон: Мор (Утопия)
Пейринг/Персонажи: Даниил Данковский (Бакалавр), Артемий Бурах (Гаруспик), Клара (Самозванка), Виктория Ольгимская-младшая (Капелла), Спичка, Нурх, Тая Тычик
Размер: макси, слов
Категория: джен, гет
Жанр: драма
Рейтинг: R
Краткое содержание: Самое главное в жизни менху — исполнить своё предназначение.
Предупреждения: смерть персонажа, гуро, упоминание насилия
Примечания: Фик написан для команды Ice-Pick Lodge 2014, но в выкладку попал без нескольких сцен. Это полный вариант работы.
Скачать с Яндекс-диска можно тут
читать дальше
...И тогда он сказал:
— Башню придётся разрушить. Только так получится очистить город от песочной язвы.
Страшный спор разразился после этих слов: разум схлестнулся с верой, наука пыталась возражать волшебству, жажда мести противостояла желанию поверить в чудо. Они спорили всю ночь напролёт, и только на рассвете поняли, что...
— А правда, что ты тоже там была?
Голос у мальчишки сонный, но в нём явственно слышны нотки восхищения. Я же только тихо хмыкаю себе под нос. И продолжаю молча разглядывать линии древесных жил на потемневшей от времени столешнице. Меня вот про Великий Совет давно уже никто не спрашивает. Знают, что бесполезно. А Кларе надо бы язык оторвать за то, что рассказывает такие сказочки.
— Правда, — отвечает она спокойно.
— А ты тоже спорила вместе со всеми?
— Спорила.
— И победила?
Я впервые поднимаю голову и через приоткрытую дверь кухни смотрю на Клару. А Клара смотрит на меня. Но тут же отводит взгляд.
— Конечно. Мы же выжили. И город выжил. Значит, мы все победили. Спи.
Она опускает полог над детской кроваткой, гасит лампу и только потом выходит ко мне на кухню. Осторожно прикрывает дверь в детскую, на секунду замирает, но тут же расправляет плечи и поворачивается.
— Ну, здравствуй, Бурах. Зачем пожаловал?
Я нарочно не тороплюсь с ответом. Только беззлобно поправляю зарвавшуюся девчонку.
— Для тебя — Боос Артемий, самозванка.
Но Кларе палец в рот не клади. И она не остается в долгу.
— Для тебя — Чёрная Хозяйка, самозванец.
Сразу хочется её придушить. Распять на Костяном пустыре, вскрыть тощее тело и выставить на радость черни. Но нельзя. Кровь Клары так же черна, как и душа. Удург не примет такую жертву.
Впрочем, мне есть чем прижать её. Лениво киваю на прикрытую дверь в детскую.
— Значит, это и есть твой подкидыш?
— Неужто специально зашёл проведать? Говори, зачем пожаловал.
Голос её тих. То ли боится, что услышит мальчишка, то ли поняла, что не к добру я заявился к ней после стольких лет. Объяснять что-либо нет никакой охоты, поэтому молча протягиваю письмо.
Клара осторожно берёт его и хмурится, пока читает. Затем складывает и так же молча возвращает. Отворачивается, отходит, ставит на плиту закопчённый чайник, достает из шкафа тарелку с остатками печенья, садится за стол напротив. И только потом наконец говорит:
— Когда пришло письмо?
— Вчера.
— Долго же ты ко мне шёл.
Лицо её спокойно, но в обычно безмятежных серых глазах навыкате мелькает испуг. Наверное, она боится даже больше моего. Должна бояться. Ведь это не я когда-то решил играть не по правилам. И именно из-за этого животного страха, которым начинает исходить бывшая чудотворница, я понимаю, что не ошибся, когда отправился к ней. Кларе есть что терять, теперь, наверное, даже вдвойне: ведь если слухи не врут, за плотно прикрытой дверью спит единственное существо, к которому она по-настоящему привязалась. А значит, из неё выйдет бесценная союзница.
— Я думала, им больше нет до нас никакого дела.
— Я тоже. Десять лет — немалый срок.
— Тогда что же изменилось? — быстро спрашивает она.
— Не знаю. Думал, ты мне скажешь.
Я и правда не знаю. И честно говоря, боюсь не меньше её. Хотя уж кому-кому, а мне терять точно нечего. Но когда в твою размеренную жизнь опять вмешиваются силы извне, смысла которых ты не понимаешь... Второй раз становиться пешкой в игре Властей мне не хочется.
— А что говорят остальные?
Похоже, она поумнела. И теперь не торопится взахлеб вываливать всё, что у неё на уме. А жаль.
— Пока ничего.
— Тогда пойди и спроси.
— Для начала я хочу знать, что видела ты.
— У меня давно уже нет видений, боос. Они прекратились в тот самый миг, как ты сравнял с землёй Башню Грёз.
Врёт. По глазам вижу, что врёт. Снова нацепила свою маску простушки и вспомнила, что я теперь Глава Уклада. Наверняка хочет узнать, что скажут остальные Хозяйки.
— Многогранник, Клара. Это был всего лишь Многогранник.
— Как скажешь, боос. Тебе лучше знать.
Я ухожу, так и не притронувшись ни к ароматному травяному чаю, ни к аппетитному печенью. Может, мы с Кларой и не враги больше. Но и друзьями точно не стали. Да ещё и этот проклятый дом. Интересно, что сказала бы Оспина, узнав, кто именно теперь хозяйничает в её ночлежке.
Я не люблю ходить по кварталам Земли. И хотя сам вырос в Кожевниках, никогда не прихожу к родительскому дому. Он до сих пор пустует. Так и стоит — единственное здание, оставшееся заколоченным со времён последнего Мора. Раньше я думал, что вернуться туда мешает чувство вины, перед отцом в первую очередь. Но вина тут ни при чём. Просто и дом, и сама Земля — это напоминание о том, кем я когда-то был и что когда-то сделал. Я предпочитаю не вспоминать события десятилетней давности. Как и все в этом городе, наверное. Но, увы, непрошеные картины прошлого караулят на каждом шагу, лезут из каждой щели, то и дело всплывают перед глазами и отдаются в ушах затихающими стонами умирающих от песчанки и тихим детским плачем.
Поэтому я выбираю окольный путь через склады. Гравий железнодорожной насыпи привычно шуршит под ногами. Моё бывшее тайное убежище приветственно манит полуоткрытой дверью — похоже, Мишка опять принимает гостей. Глупая девчонка до сих пор слишком наивна и совсем не слушает ни добрых советов, ни предостережений. Надо бы зайти и посмотреть, что это за полуночные посиделки, а заодно разогнать всю компанию, а если там Ноткин — навалять ему хорошенько. Всё равно разговор с остальными Хозяйками придётся отложить до утра. Но сойти с путей вниз я не успеваю — замираю, прислушиваясь и стараясь в тишине, наполненной стрекотом сверчков, уловить настороживший меня звук.
Так и есть. Тихий стон.
Наверняка это один из приятелей Мишки. Перебрал твирина, вышел проблеваться и сейчас валяется где-то в густой траве под откосом. Но стон повторяется. И теперь уже я слышу, что он полон боли. Неужели опять кто-то устроил поножовщину? Надо будет поговорить с Блоком. Если выяснится, что это очередные проделки молодчиков Харона, на этот раз тюрьмы ему не миновать. А если сюда снова вышвырнули какого-нибудь проигравшегося бедолагу из кабака Стаматина, придётся всё-таки прикрыть этот притон. Хотя бы на время. И серьёзно поговорить с Андреем. Из-за засухи люди и так начинают роптать. Не стоит давать им лишний повод сомневаться в способности градоправителей поддерживать порядок и обеспечивать покой граждан. Кажется, так говорит наш бравый отставной генерал.
На всякий случай достаю револьвер, взвожу курок, нарочно не пытаясь заглушить отчётливо слышимый щелчок. Пусть знают, что я вооружён.
— Кто тут? Назови себя.
— Мне... нужна помощь... — отвечают из темноты.
И на какое-то мгновение я каменею.
Но тут же успокаиваю себя. Это может быть морок: духота стоит неимоверная, а со степи то и дело волнами накатывает дурманящий запах твири.
— Назови себя, — повторяю чуть громче.
— Я... из столицы. На меня... напали.
В голове пусто, только гул и какие-то обрывки мыслей. Кажется, никогда ещё я не чувствовал такой обречённости. И даже письмо Властей, первое за столько лет, не удивило так, как этот голос из прошлого. Ноги сами несут меня вниз, я скольжу по осыпающемуся гравию и наконец замечаю очертания тела, скрючившегося в траве. Сумрачного света полумесяца достаточно, чтобы разглядеть знакомое бледное лицо.
Он смотрит на меня и, похоже, тоже узнаёт.
А я медлю. Гадаю, какую ещё напасть принёс с собой этот стервятник. И не проще ли убить его сразу. Докончить то, что и так уже кто-то начал. Сбросить тело в реку — и забыть. Как не раз забывал уже в прошлом.
— Зачем ты здесь? — говорю почти с сожалением. И Данковский, кажется, понимает, почему. Улыбается, захлёбывается и тут же отплёвывается — рот, видно, полон крови. Плохо твоё дело, ойнон. Вспоротые лёгкие Рубин тебе не залечит.
— «Можно... исцелить... а не убить», — выдавливает наконец Данковский, угадав мои мысли.
Да, я помню эти слова. Только вот исцелять, кроме нас самих, больше некого. Но Бакалавру пока не обязательно об этом знать. А остальным не обязательно знать о Бакалавре. Поэтому вместо того, чтобы просто перетащить его через насыпь и оставить у Мишки, отправив кого-нибудь из её гостей с запиской Рубину, я тащу Данковского к Ласке.
— Откуда ты взялся здесь, ойнон? — начинаю я издалека, в надежде, что его появление никак не связано с письмом.
Ласка бросает на меня быстрый взгляд и, собрав с пола окровавленное тряпьё, тихо выходит из сторожки.
— Решил навестить старых знакомых, — отвечает Данковский, не открывая глаз.
Я разглядываю его исхудавшее, осунувшееся лицо с тёмной щетиной на впалых щеках. Похоже, дела у столичного учёного идут паршиво.
— Город до сих пор на карантине. Твоими стараниями.
— Ты прекрасно знаешь, что мы... не можем с уверенностью утверждать, что болезнь... отступила навсегда.
Ему тяжело говорить. В груди что-то клокочет, на губах снова появляется розовая пена. Не жилец ты, ойнон. И сам это понимаешь. А значит, тебе нет смысла врать мне.
— Зачем ты приехал? А главное — как? Мимо кордонов и муха не пролетит. А отменить приказ властей тебе не хватило бы полномочий.
— Главная задача кордонов — не выпускать...
Возможно, входящие сюда раз в полгода составы и правда не проверяют особо строго. Кто в здравом уме сунется в город, из которого нет пути назад? Только полный идиот. Или смертник.
— Остаётся вопрос — зачем?
Бакалавр открывает глаза и отвечает мне долгим взглядом, словно раздумывая.
— Ответ на этот вопрос имеет смысл только если я выживу.
Неужели бесстрашный демон науки боится смерти и торгуется со мной?
— Ты слишком долго препарировал смерть под микроскопом, ойнон. Боюсь, она решила-таки с тобой поквитаться. Нож пробил лёгкое. Ты успел зажать рану, но тебя вскрыли по линии жизни. Утром ты встретишь свой последний рассвет. Так что если есть что сказать — говори, пока силы имеются.
Данковский только стискивает зубы. Похоже, решение даётся ему нелегко. А может, это просто агония — лицо его искажает гримаса, и недолго думая я достаю пузырёк с морфином и вливаю в его приоткрытый в рот. Раз уж разумного ответа мне не дождаться, послушаю хотя бы наркотический бред. Может, узнаю что-то интересное.
Очень скоро боль отступает, и я наконец слышу тихое:
— Говорить бесполезно, Артемий. Ты должен сам это увидеть. Найди тех, кто напал на меня. У них мои... вещи. Все ответы там.
Данковского я оставляю умирать в сторожке. Ласка куда-то пропала, но я знаю: она никогда не оставляет своих мертвецов надолго. Так что наверняка успеет вернуться, чтобы подержать Бакалавра за руку, когда он будет отдавать душу праотцам. Болтать девчонка точно не станет, так что у меня есть время до утра, чтобы выяснить, кто именно напал на Данковского. И куда отнёс добычу.
Но сначала решаю наведаться всё-таки к Мишке. Вряд ли это её приятели порезали Данковского, но они могли что-то слышать. Или видеть.
В подвале, где я когда-то спасался от преследований Каиных, теперь пахнет не травами и лекарствами, а дешёвой выпивкой и потом. Судя по храпу, вся честная компания уже дрыхнет. Пол заставлен пустыми бутылками, на одну из них я натыкаюсь в темноте, и она с громким звуком отлетает от моего ботинка. А вот это уже нехорошо. Я собирался отыскать Ноткина и тихо вытащить его на улицу, чтобы спокойно потолковать. Но теперь уже поздно: кто-то зажигает свет, подскочившая на лежанке Мишка успевает кое-как прикрыться, её гости бросаются врассыпную — кто к своим одеждам, кто к столу, и вот уже меня окружают четверо перепуганных взъерошенных юнцов с ножами и бутылками в руках. Но я смотрю не на них. А на того, кто лениво выбирается из постели Мишки и, настороженно поглядывая на меня, начинает нарочито медленно одеваться.
— Убери своих котят, — цежу я тихо. — Дело есть.
Но «котята» уже и сами узнали меня, и теперь с опаской отступают, опустив ножи и побросав бутылки. Ноткин кивает своим дружкам и, коснувшись щеки Мишки, выходит следом за мной.
На улице уже начинает светать. Время неумолимо вытекает, словно песок из-под пальцев, поэтому церемониться мне некогда. Хватаю гадёныша за шею и со всей силы впечатываю в стену — так, чтобы дух выбило и мозги перестали соображать. Так легче будет понять, врёт он или говорит правду.
— Я тебе говорил, чтобы близко к ней не подходил?
— Если не подойду я, подойдут другие, — хрипит Ноткин, даже не пытаясь вырваться из моей мёртвой хватки.
— Оскоплю всех до единого.
Он упрямо молчит. Подержав его ещё немного, я разжимаю пальцы. Ноткин со свистом втягивает воздух и сползает по стене. Не дав ему опомниться, деловито интересуюсь.
— Не вы ли здесь недалеко мирных прохожих ножами своими пугали?
— Ты же знаешь, к мирным мы не пристаём.
— А к кому пристаёте?
— А ни к кому.
Наглость я не терплю. И играть мне некогда. Поэтому безжалостно бью ногой в тяжёлом ботинке под дых — так, что Ноткин заваливается на бок и хватает ртом воздух.
— Так кто же это был?
— Твои... твои же и были...
Я не сразу понимаю, кого он имеет в виду. А когда понимаю, по спине пробегает холодок. Ведь Бакалавра действительно вскрыли. Только это не случайное попадание в линию жизни. А дело точных рук гаруспика.
Решение приходит быстро. Разговор с Хозяйками придётся отложить. Нужно идти в Термитник, но в таком виде нельзя. Моя одежда пропиталась кровью Данковского. Черви с ума сойдут от такого запаха. Поэтому, оставив Ноткина корчиться в траве, я направляюсь в Сгусток.
У самой двери, на столике, меня ждёт записка от Капеллы.
С тех пор как я поселился в Сгустке и занял комнаты её отца, Виктория Ольгимская ни разу не заходила ко мне. И уж тем более не приглашала к себе. Хотя захаживал я к ней частенько. Первое время — чтобы несостоявшаяся Хозяйка не наделала глупостей. А потом... потом Виктория выросла. От красоты в ней было немного: слишком худа, слишком бледна, волосы эти рыжие... Мы, менху, ценим прелести женского тела. В Капелле прелестей этих нет. Зато есть сила. И дар, который никуда не делся, даже несмотря на то, что когда-то она отказалась от него. Дочь Большого Влада — не чета отцу, власть её не интересует. Во всяком случае, она единственная безоговорочно приняла меня как нового хозяина не только Уклада, но и Сгустка. И своего хозяина тоже.
Меня беспокоит её записка. Слишком многое произошло за последние сутки, чтобы приглашение было простым совпадением. Поэтому прежде чем отправиться в Термитник, я иду к Капелле.
Она встречает меня в гостиной. На столике — давно остывший чай и ужин, к которому Виктория, похоже, не притронулась. Но сегодня у меня нет времени на нотации.
— Ты просила зайти.
В глазах её мелькает испуг: она замечает и бурые пятна на моей куртке, и засохшую кровь на моих руках.
— Где ты был?
— Ревнуешь? — Пытаюсь ухмыльнуться, но только устало кривлюсь. Поспать бы хоть немного.
— Ко мне заходил Хан, — ровным голосом сообщает она.
— И ты его приняла?
— Нет. Но он вернётся.
В её голосе нет страха. И беспокойства тоже нет. Только обречённость и смирение. Таким же голосом она когда-то говорила со мной — пьяным, одуревшим от запаха крови, собственной и чужой, — когда я ввалился к ней сразу после боя, который нарочно чуть не проиграл. Мы никогда не говорим ни о той ночи, ни о многих последующих. Да и чего тут обсуждать. Виктория пуста внутри и знает об этом. Моё семя никогда не пустит в ней корни. Земле не нужна бесплодная Хозяйка. Наверное, поэтому появление Хана её не пугает. Узнав, что обещанная ему десять лет назад невеста бесплодна, наследник великих Правителей сам от неё откажется.
Меня не расстроит, если Виктория выйдет за него замуж. Она, кажется, и сама уже смирилась, что ей придётся повторить судьбу Катерины. Но сейчас... Сейчас мне как никогда нужен дар несостоявшейся Белой Хозяйки. То немногое, что от него осталось. Поэтому волновать её я не хочу.
— Появится — впусти. И поговори с ним.
Виктория послушно кивает. Но глаза опускает. А вот это уже интересно.
Я подхожу к ней вплотную, поднимаю за подбородок и заставляю посмотреть на меня.
— Скажи, что тебя мучает.
— Ничего.
— Врёшь. Что ты видела?
— Ничего.
Мне начинает надоедать её упрямство. Поэтому я не церемонюсь: разворачиваю Капеллу спиной к себе, впечатываю лицом в стену, задираю подол платья, коленом раздвигаю ей ноги и грубо проникаю пальцами в её нутро. И почти сразу там становится влажно. Второй рукой расстёгиваю брюки. Возбуждение накатывает быстро: ничто так не заводит меня, как страх и покорность.
Убираю пальцы, вхожу в неё — нарочно грубо — и замираю.
— Так что тебе снилось?
Она молчит: только худые плечи подрагивают, да дыхание становится рваным. Подаётся назад, но я её удерживаю. Моей выдержки тоже надолго не хватит, но дух Капеллы гораздо слабее. И сопротивляться той первобытной жажде, что гложет её сейчас изнутри, она не в силах. Но я не дам её зверю насытиться. Пока он мне не подчинится.
— Говори.
— Аглая, — выдыхает она почти беззвучно.
— Что Аглая?
— Сказала, чтобы ты шёл к ней. Туда, где фонтаны крови.
Теперь Капелла получает сполна и животной страсти, и боли, и наслаждения. Как и всегда, она сразу засыпает, прямо на полу, где я брал её. Черты лица выравниваются, хищный оскал пропадает, только губы ещё подрагивают. Мне кажется, я даже слышу, как тихо урчит внутри неё довольный зверь. А вот мой собственный зверь напуган.
Я сотни раз пересматривал свои старые записи, чтобы понять, каким образом часть этого странного животного духа оказалась в наших телах. Почему именно на нас так подействовала панацея. Но так и не нашёл ответа. Все сохранившиеся образцы мы вместе с Рубиным проверяли в лаборатории, брошеной поспешно удравшим в столицу Бакалавром. Брали кровь у всех, кто излечился. Пытались сличить образцы. И ничего.
Единственного, кто, возможно, знал ответ, я собственноручно низверг в пасть довольной Суок. И теперь уже никогда не узнаю, что же за кровь давал мне Оюн. И почему созданная на её основе панацея стала нашим проклятием: моим и Капеллы.
Но сейчас мне не до пустых сожалений. Я возвращаюсь на свою половину. Наспех умывшись и переодевшись, вспоминаю о письме, оставшемся в кармане перепачканной куртки. Заскорузлую ткань приходится разрезать скальпелем. Письмо тоже всё пропиталось кровью. Так, что и текст уже не разобрать.
А вот это плохо. Но я всё равно прячу его. Вернусь из Термитника — зайду к Рубину. Наверняка этот экспериментатор придумает, как проявить текст. Иначе припугнуть Марию будет нечем. А просто так разговаривать со мной Алая Хозяйка не станет. Впрочем, телом бездыханного Бакалавра её тоже можно напугать.
Я хватаю со стола кусок мяса, оставшийся с ужина — заявляться к Тае голодным не стоит, иначе придётся отведать той каши, которой пичкают её черви, — и выхожу из Сгустка.
Мысль об Аглае не даёт мне покоя всю дорогу. Я привычно отмахиваюсь от непрошеных воспоминаний об этой женщине. Сейчас как никогда мне нужен холодный разум. Но слова Капеллы звенят в ушах набатом, каждый шаг по мостовой отдаётся тихим «иди ко мне». Почему сейчас? Впервые за столько лет? Не потому ли, что снова близка опасность? Неужели даже после смерти Аглая пытается меня защитить?
Я даже не замечаю, как огибаю Кожевенники берегом реки. И оказываюсь у входа в Термитник.
Стоит войти внутрь, как меня окутывает тяжёлый смрад. Пара коротких вдохов — и тошнота отступает. Я иду к лестнице, и почти сразу за мной увязывается червь. Тихо идёт по пятам и так же тихо сопит.
— Чего тебе?
Никакого ответа. Но червь не отстаёт. Можно, конечно, его припугнуть, но обычно дети Бодхо и так меня сторонятся. Поэтому я позволяю ему трусить следом и поднимаюсь наверх, к Тае.
У входа в комнаты Настоятельницы меня ждёт сюрприз. Спичка, собственной персоной. Удирать ему некуда, поэтому он только жмётся к стене и испуганно хлопает своими голубыми глазищами. И сразу вываливает:
— Я просто проведать её заходил!
— И как? Проведал?
— Д-да.
— Тогда брысь отсюда. И хозяину своему передай, что разговор у меня к нему есть.
Юнец — не зря же Спичкой назвался — вспыхивает мгновенно:
— У меня нет хозяев!
Знаю, что нет. Поэтому нарочно подливаю масла в огонь:
— Неужели? Значит, это всё враки про то, что ты на побегушках у Харона?
— И ничего я не на побегушках! Он просил по степи порыскать, червей-травников поискать, вот и всё.
— А чего их искать-то? — спрашиваю я совсем не то, что нужно. Но в лоб задавать главный вопрос нельзя. — Каждый день приходят, кровь обменивают.
— Так ему не всякие нужны, а только те, которые савьюр собирают.
Савьюр? Интересно, зачем.
— И сколько же заплатили тебе за такую работёнку?
— Ничего не заплатили, — сердито бурчит Спичка. — Как поля появились, так все собиратели вглубь степи ушли. Я там два дня плутал, чуть не пропал.
Ага, значит, малец теперь в немилости у Влада. И наверняка по старой дружбе прячется у Таи от его гнева. Что ж, это мне даже на руку.
— Скажешь, где найти Харона, — подскажу, где искать савьюр.
Спичка смотрит недоверчиво. И соглашаться не спешит — поумнел, видно.
— Я подумаю.
— Подумай. Только не тяни — подозреваю, червям не очень-то по душе чужаки.
Словно в подтверждение моих слов одонг за спиной тихо урчит. Спичка бледнеет. На лбу его выступает пот, и червь тут же начинает шумно втягивать воздух, принюхиваясь.
— Т-тая велела им не т-трогать м-меня.
— Тогда не дразни их своей испариной.
Наверное, черви тяжелее всех переносят засуху. Почва иссохлась, им не хватает её соков. Поэтому они жадно поглощают все остальные живые жидкости. Сдерживать червей удаётся только потому, что им спаивают почти всё молоко, которое раньше вывозили из города в страну. Ну и кровь забитых быков теперь тоже отдают одонгам. Иначе они начинают искать человеческую кровь.
С другой стороны, как раз Спичку они не тронут. Он, по их словам, изучил тело города и чувствует его дыхание. Самому же Спичке невдомёк, что черви его уважают. Поэтому он быстро сдаётся.
— Можно я тебя у Таи подожду? — жалобно ноет он. — А потом сразу покажу, где Харон.
Я киваю. Мальчишка может мне ещё пригодиться.
Тая, как всегда, встречает меня радостно. На шею уже не кидается — я отучил её от этой дурацкой привычки. Но всё равно подбегает, приплясывая от нетерпения, и тянет к себе за перегородку.
— Жди здесь, — бросаю я Спичке. — Узнаю, что подслушивал, — уши отрежу.
Он оскорблённо хмурится. Тая хихикает.
Усадив меня рядом, она начинает взахлёб рассказывать про замечательный подарок, который получила он Нурха. Подарок — чёрный комолый телёнок — стоит здесь же.
— Видишь, какой красивый? Я назвала его Бурах.
Интересный выбор имени.
— Почему?
— Потому что он угольный, совсем как ты. И такой же упрямый. Тоже не хочет со мной играть. Но я сказала не кормить его, и скоро он сам подойдёт ко мне.
Голос Таи полон веселья. А я холодею, вспоминая, как мать-настоятельница, будучи пятилетним дитём, играла с Большим Владом в карантин. И каким диким был взгляд обезумевшего Ольгимского, когда я незаметно впихнул ему в руку все имевшиеся у меня порошочки. Как лихорадочно он глотал их, пока я отвлекал Таю разговором. Нет, я принёс ему избавление от мучений вовсе не из жалости. Я сделал это по просьбе Капеллы.
— Тая, ты же знаешь, я должен заботиться о городе.
— Знаю. И поэтому не сержусь. Ты хороший правитель. Ты заботишься и о людях Бодхо. Они благодарны.
Ещё бы. Но это хорошо, что она заговорила о благодарности.
— Я беспокоюсь, что не смогу больше защищать их от жителей города.
— Почему? Черви опять кого-то съели?
— Нет. Но говорят, что этим вечером твои подопечные напали на безоружного. И забрали то, что он должен был передать мне.
Тая хмурится. И отвечает почти обиженно:
— Я закрываю их на ночь. Как ты и просил.
— А те, кто выходил днём? Может, кто-то просто не успел вернуться до заката?
Наморщив лоб, Тая задумывается. А потом подзывает одного из прислуживающих ей мясников и велит принести чай.
— Я схожу, проверю. А ты пока посиди здесь и прими моё угощение. Тебе нужно отдохнуть.
Возразить я не успеваю. Да и ни к чему расстраивать её ещё больше. Поэтому когда Тая уходит, располагаюсь поудобнее на бычьих шкурах и жду. Чай на этот раз действительно оказывается чаем, а не молоком, замешанным на крови и ещё бог знает на чём. Я почти с удовольствием глотаю пахнущую травами горячую жидкость. Расстёгиваю куртку — в бараках и так всегда духота, а здесь ещё и чад от факелов, так что жара нестерпимая. И, чтобы не уснуть, разрешаю себе подумать об Аглае. И о том, где же всё-таки искать эти фонтаны крови. Особенно сейчас, когда крови, питавшей когда-то землю, почти не осталось.
В последний раз я видел Аглаю на следующее утро после того, как Многогранник был разрушен. Я укрыл её в Управе, под защитой столь ненавистного ей Блока. Пока мы решали, как жить дальше, и успокаивали перепуганный люд, Аглая молчала. И почему-то даже не удивилась, когда Блок заявил, что остаётся в городе. Потом мы с Рубиным отправились к руинам башни — собирать выступившую влагу. В городе ещё оставались заражённые, и нам нужна была панацея. А в Управу заявилась Мария.
Блок потом клялся, что не слышал, о чём они говорили. Сказал только, что Аглая улыбалась, когда уходила вместе с Марией. О том, что у Горнов их поджидала обезумевшая от страха толпа, никто не знал. Люди считали, что следом за башней разрушат и город. Алую Хозяйку они, конечно же, не тронули, а вот ненавистного инквизитора растерзали. Так что и предавать земле было нечего. Мария объясняла мне, что это была чернь, остановить которую ей просто не хватило сил. Но я не верю. Чернь никогда не сунулась бы в Каменный двор. Тем более что на всех подходах Блок выставил патрули, и солдаты стреляли без предупреждения по любому, кто рвался мстить Правителям.
Я второй раз спускался в недра Суок. Надеялся что дух Аглаи всё ещё там. Но не нашёл ничего, кроме пустых катакомб и тишины. Это потом уже в стельку пьяный Бакалавр, размазывая слёзы по щекам, рассказал мне про свою встречу с Властями. И разом протрезвел, когда узнал, что не единственный, кто говорил с ними. Тут же умчался куда-то и вернулся только на следующий день: хмуро спросил, скольких жителей мы успели излечить панацеей. И не было ли у меня и других видений.
В последующие несколько недель по городу то тут, то там объявлялись пророки. Утверждали, что с ними говорили высшие духи. Призывали то сжечь Хозяек, то захватить орудия армии, то совершить массовое самоубийство и принести жертву Суок. Снотворного, как и камер, на всех не хватало. Особо буйных приходилось запирать в соборе, чтобы не мутили народ. Именно тогда ко мне пришла Самозванка, окончательно избавившаяся от тени своей сестрицы. Она твердила, что земля действительно не получила своей жертвы, потому что ей, Кларе, не хватило духу выбрать эту самую жертву. И что город теперь обречён и скоро из всех щелей полезет мрак. Я связал её и спрятал в подвале Тучного цеха, за крепкой решёткой — не хватало ещё, чтобы бывшая Святая повела свихнувшуюся от непонятных видений толпу за собой.
— Не печалься об Аглае, — сказала мне Клара на прощание. — Ты единственный, кто сделал правильный выбор. Твоя жертва была принята.
Помнится, я заехал ей тогда кулаком по лицу. Раз, другой. Чтобы вбить эту правду обратно и больше никогда не слышать. И продолжал бить, пока не пошла кровь.
Меня будит тихий испуганный голос:
— Бурах... Эй, Бурах... Да очнись же ты!
Кто-то трясёт меня за плечо. Хочу схватить наглеца за горло, но отяжелевшее тело плохо слушается, и я только вяло отмахиваюсь. Единственное, что удаётся — разлепить набрякшие веки.
— Б-бурах!
Это Спичка. Голос его дрожит. Несколько раз моргаю, потом вспоминаю, где я. И окончательно просыпаюсь. В голове проясняется, а вот тело... Интересно, что именно подмешали мне в чай.
— Что случилось? — спрашиваю тихо. А сам перебираю в уме, что из имеющихся у меня в карманах снадобий может сейчас помочь. Ничего. Похоже, дело дрянь.
— Там мясники, — лихорадочно шепчет Спичка. — Они, кажется, свихнулись. Подоставали ножи, выскочили куда-то. И крики за дверью.
А вот это плохо. Очень плохо. Последний раз волна безумия накатывала на Термитник года три назад. И бесновались они около недели. Если мы попали именно в такую волну — живыми нам отсюда не выбраться.
Похоже, Спичка это тоже понимает. Губы его начинают подёргиваться, глаза наполняются слезами.
— Нас разорвут?
Глупый вопрос.
— Не переживай, в случае чего я успею пристрелить тебя. Умрёшь быстро.
Он кивает. И весь как-то подбирается. Это хорошо. Может, мы ещё сумеем прорваться. Жаль, что Тая так и не вернулась.
Осторожно выглядываю из-за перегородки. И замираю. У двери спокойно стоит червь. Тот самый, что встретил меня у входа. Замечает мой взгляд и размыкает щель своего безгубого рта в некоем подобии улыбки. Значит, дело не в общем безумии.
— Зачем ты здесь? — обращаюсь к нему, осторожно вытаскивая револьвер. Который сразу чуть не роняю: пальцы слишком слабы, чтобы удержать оружие в руке.
— Сын Бодхо охраняет семя, — бормочет червь. — Пока другие убивают стражу.
Я не сразу понимаю, о чём он. А одонг тем временем начинает подступать ближе.
— Высшему не место здесь. Сыны Бодхо не могут заботиться о нём, пока вокруг камни. Он должен стоять на земле, чтобы вбирать её силу.
Спичка, похоже, первым соображает, что к чему. И удивлённо шепчет:
— Это он про телёнка что ли?
Медленно киваю, чтобы не спугнуть червя. Крики в коридоре умолкают. Кажется, я слышу стон, но вскоре и он затихает. Мясники не возвращаются. Видно, остальные одонги расправились с теми, кто охранял комнату Таи.
— Куда ты хочешь увести его?
— В степь. Где нет менху. У них жадные глаза. Они хотят отдать кровь Высшего телу Суок, чтобы умилостивить её.
Червь уже совсем близко, и я тихо говорю Спичке:
— Возьми у меня револьвер. Взведи курок. Если что — целься в голову. — И, обращаясь уже к червю, интересуюсь: — Как же ты проведёшь его мимо менху?
— Мы, черви, знаем все тропы. У Матери тоже есть своя тропа. Когда стражи не пускали её в заражённый город, она ходила гулять в степь.
Решение приходит быстро. Если червь прав, и передо мной аврокс — медлить и правда нельзя.
— Ты сможешь вывести Высшего, если возьмёшь с собой моего стража. Он будет охранять вас, пока не доберётесь до степи.
Спичка догадывается, что я решил остаться. Испуганно хватает меня за рукав:
— Бурах, ты сдурел? Надо убираться, пока Тая не вернулась.
— Вот и убирайтесь. А мне нужно её дождаться.
Киваю Червю. Тот подхватывает телёнка, что-то урчит ему. И направляется в противоположную часть комнаты, где под низким пологом широкий топчан, на котором обычно спит Тая. Сдвигает его ногой и ныряет в открывшийся лаз. Спичка бросает на меня взгляд, полный, как мне кажется, сожаления. И исчезает следом.
Я валюсь обратно на бычьи шкуры и закрываю глаза. Надо уснуть. Во что бы то ни стало надо уснуть.
— Интересно, куда подевался этот Спичка. Может, это он увёл моего бычка?
Тая хмурится, глядя, как я силюсь подняться с пола.
— Ты зачем усыпила меня, мать?
— Чтобы ты отдохнул, — спокойно отвечает она. — У тебя будет тяжёлый день. Не бойся, силы сейчас вернутся.
Я и правда начинаю чувствовать себя лучше. Озираюсь вокруг и замечаю, что в комнате больше никого. Странно. Обычно здесь всегда крутятся несколько менху.
— Долго я спал?
— Не очень. Скоро полдень.
Вот тебе и не очень. Бакалавр уже небось концы отдал. Жаль. Чувствую, что было бы неплохо ещё раз поговорить с ним.
— Ты что-то узнала?
Тая кривится. Кажется, ещё немного — и она заплачет.
— Менху с кровью на одеждах прячутся в Бойнях. Нужно идти к Нурху. А я боюсь — вдруг он спросит про бычка? Я же обещала заботиться о его подарке!
Вот тебе и раз. Похоже, мать-настоятельница неравнодушна к молодому старшине. Не могу сказать, что меня это расстраивает.
— Только не реви. Я сам пойду к нему. И про бычка твоего говорить не стану.
Лет шесть назад, когда тело её стало просыпаться, Тая вбила себе в голову, что только унаследовавший знания и знаки может стать её мужем. Или же эту идею подсказала ей Клара, чтобы окончательно привязать меня к Проекту Быков, — не знаю. Тогда в городе то и дело вспыхивала смута, люди отказывались выходить на поля. Постоянно происходили стычки со степняками, защищавшими свои земли. Городские всё рвались уехать в столицу... и возвращались — ещё более обозлённые и отчаявшиеся. Только карательные меры помогали удерживать Уклад и горожан от открытой войны. Клара же считала, что порядки стали слишком строгими. И обвиняла меня в том, что превращаю Блока в палача, а Управу — в обитель скорби. Мы ни разу не пересекались с ней после того памятного расставания в подвалах. Но Стаматин, неожиданно ставший моим обычным собутыльником, с радостью выкладывал мне все городские новости и сплетни. В том числе и речи Самозванки. Которую я оставлял в живых только потому, что ей удавалось уговорить людей не роптать и работать, чтобы у города была мука, хлеб и хоть какие-то овощи.
Именно Андрей и познакомил меня с Нурхом. Молодой менху не смог принять наследство из-за того, что был совсем мал, когда во время первой вспышки погиб его отец. Нурх остался гаруспиком-самоучкой, но довольно талантливым. И умным. Он вскрывал быков для травников, кочевал вместе с ними по степи. А потом пришёл к нам договариваться о мире — видно, понял, что против оружия не попрёшь.
Месяц спустя город вернул детям Бодхо пастбища вдоль канатной дороги. И получил взамен земли к западу от Горхона. Черви трепетно собрали всю твирь, прежде чем окончательно покинуть те места. И даже сами приводили быков, чтобы вспахать нетронутую целину. Первые годы поля родили неплохо, и голода, несмотря на блокаду города, удалось избежать.
Нурх поначалу хотел вернуться в степь. Пока я не провёл его однажды в Бойни. Я же мечтал вернуться жить в город. Бойни сводили меня с ума. Зверь внутри ворочался, шумно втягивал воздух, насыщенный испарениями и запахом крови. И требовал ещё и ещё. С уходом последнего аврокса, похоже, ушла и влага из жил Суок. Я был Старшиной. Но ненавидел свою вотчину. И не раз думал, что лучше было оставить Оюна в живых. А самому заниматься детьми, которых я когда-то поклялся защищать.
Кажется, именно Андрей как-то спросил, почему бы мне просто не отдать старшинство кому-нибудь из Уклада. Я только отмахнулся: наследием отца так просто не разбрасываются. Судьба не прощает такого предательства. А спустя неделю, пьяный, я стоял в Кругу силы. Едва сдерживал рвущегося наружу зверя. И даже не удивился, когда ко мне вышел Нурх.
Он точно так же был пьян. Мы бились честно. И яростно: не одному мне пришлось неделю лечить разбитое лицо и сломанные рёбра. Сквозь кровавую пелену на месте противника я видел то Бакалавра, лишившего эту землю жизненной силы и трусливо сбежавшего в столицу, то Марию, лишившую этой силы меня, то лица Хана и других детей, которых я лишил Башни Грёз. Поэтому бил беспощадно. И когда мы сцепились в один кровавый комок и покатились по земле, нас долго ещё не могли разнять.
Несмотря на ничью, я сам предложил Нурху принять от меня наследие. И до сих пор благодарен за то, что он не отказался. Так я успокоил свою совесть и вроде как не предал память отца. А через несколько дней, когда дети Бодхо приняли нового старшину, окончательно перебрался в город.
Теперь, проходя бесконечными коридорами Боен, я гадал: зачем Нурх отдал аврокса Тае? Не мог же он не узнать Высшего? А если узнал, то почему не сказал об этом мне?
— Приветствую тебя, Старшина.
Удэй за его поясом так и притягивает внимание. И вызывает кучу ненужных сейчас воспоминаний. Нурх с достоинством кивает. А проследив мой взгляд, усмехается. Однажды он уже спрашивал, не жалею ли я. Второй раз этот вопрос не прозвучит.
— Ты как раз вовремя, Боос. Я посылал за тобой людей, но в доме твоём пусто.
— У меня были дела.
Нурх снова кивает, принимая уклончивый ответ.
— Твоя женщина так и сказала.
Я не поправляю его. Угодно считать Капеллу моей женщиной — пожалуйста.
— Мой гость лежит при смерти, вскрытый мясниками. Я пришёл забрать то, что пока ещё принадлежит ему.
— Я прошу прощения за детей Бодхо. Они понесут заслуженную кару.
— Ты можешь найти их?
— Я знаю, кто это был.
— Откуда?
— Они сами пришли ко мне.
— Тогда верни то, что забрали у моего друга.
— Друга ли?
— У моего гостя.
Явно удовлетворённый ответом, Нурх достаёт из-за пазухи нечто, похожее на кусок окровавленного рубища, и протягивает мне. В мою ладонь ложится пузырёк, завёрнутый в несколько слоев ткани. Но я сразу чувствую его тепло.
— Тогда узнай, зачем он явился, Боос. Мясники до смерти перепугались, когда стали копаться в его пожитках. И теперь уверены, что выпустили на волю чёрную смерть.
— Они открывали пузырёк?
— Нет. Но он плохо закупорен — кровь протекла. Они почуяли запах. И только поэтому напали.
— А записи? — Я с отчаянием думаю о том, что Бакалавр наверняка уже мёртв и объяснений давать будет некому. — Там обязательно должны быть записи. Мой гость вечно таскает их с собой.
— Если что-то и было, в Бойни это не занесли. Ищи вдоль дороги, которой они шли. Менху вернулись через Врата Скорби.
— Отпусти их со мной.
— Это невозможно.
— Почему?
— Они должны понести наказание.
— Я сам убью их после того, как они покажут, где выбросили остальные его пожитки.
— Они не смогут идти, Боос. Они уже вскрыты. И смиренно ждут, когда последняя капля крови покинет их тела.
Мне ничего не остаётся, как тоже смириться. Поэтому я оставляю на потом разговор о Высшем. И спешу к Вратам Скорби.
Я сломя голову бегу к сторожке Ласки. И впервые молю богов о долгом здравии своего врага. Кажется, я даже начинаю понимать смысл письма от властей. Вдруг это и есть тот самый «последний шанс всё исправить»?
У ворот кладбища я сталкиваюсь с Кларой. Она замирает и отступает. Но у меня нет на неё времени.
— Он жив, — неожиданно говорит она, и я останавливаюсь. — Моя сила всё ещё при мне, мясник.
И, не оборачиваясь, уходит.
Неужели жалостливая Ласка не побоялась пойти к той, кого считала воплощением чумы, и просить об исцелении умирающего?
— К чему тебе сила, если ты боишься её? — бросаю я ей вслед. Клара не замедляет шага, только распрямляет плечи. Значит, услышала.
Я же останавливаюсь. Перевожу дух — не стоит показывать Бакалавру своё нетерпение. И только потом захожу в сторожку.
Данковский встречает меня лёгкой улыбкой. Которую сразу хочется размазать по его зубам.
— Никак выкарабкался? — спрашиваю хмуро.
— Не ожидал? — скалится он в ответ.
Я только сильнее стискиваю зубы.
— Тебя растерзают, если узнают, что ты вернулся. Расскажешь сам, зачем пожаловал? Или выбивать из тебя каждое слово?
— Ты нашёл мой саквояж? — отвечает он вопросом на вопрос.
— Только склянку.
— Проверил?
— Не успел.
— Мой микроскоп — он ещё цел?
— Он у Рубина в лекарне.
Даниил кивает и на мгновение прикрывает глаза.
Только потом я замечаю пустой пузырёк и жгут, валяющийся на столе. Кажется, Бакалавра опять накачали обезболивающим и снотворным. Будь проклята эта чудотворница.
— Посмотри кровь, — бормочет он, с трудом ворочая языком. — Потом скажешь, что об этом думаешь.
— Ты говорил с властями? — спрашиваю главное, что меня интересует. — Это они тебя прислали?
— Нет... Они не верят в чудеса... Я, кстати, тоже. Поэтому и... приехал...
Когда появляется Ласка, Данковский уже спит. Я тут же посылаю её с запиской к Ноткину. И только когда у сторожки остаётся более-менее надёжная охрана, отправляюсь наконец в Горны.
Каменный двор встречает меня промозглым ветром. Похоже, скоро-таки пройдут дожди. И хотя бы часть урожая переживёт это засушливое лето. Если бы ещё Мария с Ханом перестали смущать народ своими речами... Надо будет поговорить об этом с Виктором. Но не сегодня.
Ворота Горнов, как всегда, заперты. Но добровольцы, охраняющие покои Великой, как они считают, Хозяйки, расступаются передо мной. Большая часть из них — бывшая городская интеллигенция. Главу уклада они побаиваются. И правильно делают.
Мария встречает меня как ни в чём не бывало. Словно и не было многолетней вражды, взаимных угроз и чёрной ненависти.
— Чем обязана, Боос?
— Капелла сказала, что ты ждёшь меня, — не моргнув глазом вру я.
— С чего бы это? — сразу настораживается Мария.
— Вот и я удивляюсь.
— Неужели серую мышку опять посетили видения?
— Скажи лучше, что видела ты.
— Я не могу соврать тебе, сын Бураха. Но и отвечать не обязана.
— Не обязана, — соглашаюсь я. — Только не обижайся, если, исправляя ошибки прошлого, я не оставлю тебе места в будущем. Кто знает, может, я зря сохранил город. Он как нарыв на теле Уклада. Только потребляет, превращая труд детей Бодхо в испражнения и грязь.
— Твоей главной ошибкой стало разрушение Башни! — срывается Мария.
— Даже Хан признал, что Многогранник нельзя было оставлять.
— Ну ещё бы! Он такой же предатель памяти предков, как и ты!
— А сейчас ты говоришь как Нина.
— А с кем, по-твоему, ты разговариваешь, олгой?
Взгляд у Марии совершенно безумен. Полон ярости... и, как мне кажется, бессилия.
— С Хозяйкой, у которой почти не осталось приближенных. Тебе скоро некем будет править.
— Заблуждаешься, мясник. Когда тебя не станет, вся чернь, что сейчас под тобой, придёт поклониться мне.
Когда меня не станет? А это уже интересно.
— Ты же знаешь, прежде чем меня не станет, я многое успею сделать.
— Всё равно тебе не победить судьбу. Лучше смирись.
— Клара когда-то тоже так говорила. Кстати, почему на этот раз она почувствовала приезд Бакалавра, а ты — нет?
Я снова вру. Но Мария умолкает. Хлопает глазами. Взгляд снова становится осмысленным. Похоже, пламя ярости, сжигающее её изнутри, гаснет. Алая Хозяйка сжимает виски. Затем отворачивается и отходит к окну.
— Зачем он пожаловал?
— Можешь сама у него спросить. Я проведу тебя. Но сначала расскажи мне, что видела.
Она молчит, словно обдумывая что-то. Затем, видимо, решается.
— Тогда обещай, что приведёшь его сюда. Сама я не смогу к нему пойти.
Интересно, почему?
— Приведу. Как только окрепнет.
— Он болен?
— Уже нет.
— Хорошо, — Мария кивает и, помолчав немного, неохотно говорит: — Ты должен был следовать линиям своей судьбы. Но сбился с пути, пусть и не по своей воле. И твоё предназначение тоже сбилось. Поэтому и судьба твоя сейчас темна для всех. Ты по-прежнему можешь всё исправить. Исполнить своё предначертание. Но для этого вначале нужно сделать так, чтобы и другие его исполнили. Только тогда твоя жертва будет ненапрасной. Это всё, что я знаю.
Что ж, похоже, толку с её видений немного. Хотя, помнится, Клара считала, что смерть Аглаи и есть моя жертва. А из тех, кто не выполнил своё предназначение, опять же, я знаю только Самозванку и Бакалавра. Первая всё пыталась свершить чудо и сохранить всё в неизменном виде, но не захотела жертвовать людьми. Второй помешался на Многограннике и идее сравнять старый город с землёй. Вместе со всеми жителями. И совсем забыл, что собирался бороться со смертью.
Но почему же тогда лаконичное письмо Властей, предлагающих всё исправить, пришло мне, а не им?
И что именно я сделал не так? Ведь город спасён, причина чудовищного мора найдена и уничтожена, детей — будущее этого мира — удалось спасти, хотя... Хотя...
...Разве можно уничтожить то, что вечно, как само мироздание?
Я не сразу соображаю, что до сих пор торчу посреди гостиной в доме Марии. Пялюсь на разбитое зеркало, которое вот уже десять лет пылится в углу. В голове целый рой мыслей, но словами их теперь не озвучить. Это скорее ускользающие образы. И звуки. Много звуков. Кажется, я слышу голоса. Один из них смутно знакомый. Я мысленно тянусь к нему, почти касаюсь...
И прихожу в себя от резкой боли. Похоже, кто-то ударил меня под дых, но рядом никого, кроме перепуганной Марии. Она выталкивает меня за дверь и злобно шипит:
— Не смей больше приходить сюда!
Стоит мне покинуть Горны, как голова проясняется. Не знаю, что за приступ это был. Может, Мария опять попробовала проникнуть в мои мысли. Или усталость и духота её комнат так подействовали. Я постепенно ускоряю шаг, то и дело срываясь на бег. И спешу к Рубину.
Стах уже несколько лет почти не покидает свою Лекарню. Когда нет больных или раненых, возится в лаборатории на втором этаже. Я никогда особо не интересовался, чем он там занимается. Хотя подозреваю, что всё дело в склянках с непонятными образцами, которые он перетащил из своей прозекторской в бывший особняк Юлии Люричевой. Как-то не верится, что Рубин взял из тела Симона только кровь. Само существование старца было загадкой, которую Стах когда-то вроде бы разгадал, но так и не смог осмыслить. Своей жаждой познать устройство мира он время от времени напоминает мне Бакалавра. Только холода в его суждениях поменьше. Зато больше веры. Не зря этот самоучка был лучшим учеником моего отца.
Я ни разу не задумывался, чем вызвана преданность Рубина. Да, в детстве мы дружили, но потом отец услал меня в столицу, к дальнему родственнику Каиных. А когда я вернулся, Стах первым готов был растерзать меня. Даже после того как меня перестали считать убийцей отца, Рубин меня сторонился. От посланцев Марии, охотившихся за ним первое время после ухода мора, его защищал Блок, а не я. Да и идея с лекарней поначалу мне не понравилась. Полувыгоревший особняк, где сожгла себя спятившая наркоманка, — не лучшее место для врачевания. Но Рубин быстро привёл всё в порядок, и очень скоро люди перестали бояться «чёрного дома на отшибе».
Не знаю, может, его верность объясняется тем, что он чтит память моего отца. Но даже в самое смутное время, в самом начале блокады, Рубин стал на мою сторону. И единственный во всём городе знает, что происходит со мной и Капеллой.
— Плохо выглядишь, — сообщает он, пропуская меня в лабораторию. — Опять волнения? Или бунт?
— Нет. — Я падаю на стул и устало вытягиваю ноги. — У тебя были новые пациенты за последние сутки?
Стах кивает.
— Ноткин заходил. Просил рёбра пощупать, нет ли переломов. Говорит, с лестницы свалился.
Я только хмыкаю.
— Двое пьяных — утверждают, что их побили и ограбили возле Омута, — продолжает перечислять Рубин, — но травмы незначительные, я бы всё равно отправил их в поле. Для острастки. Наверняка опять лезли к Айян.
Он умолкает, смотрит на меня с лёгким прищуром.
— И всё? — спрашиваю я.
— Нет, не всё. Приходила Ласка. Просила бинты и обезболивающее. А ещё кривую иголку, чтобы кожу удобно было шить.
Заметив, что я усмехаюсь, Рубин, похоже, расслабляется. И ворчит:
— Я так и думал, что это ты опять кому-то мозги вправлял и в поножовщину ввязался. Знаешь, как называют тебя в городе? Бешеный...
— У меня есть для тебя кровь, — перебиваю я ненужный поток слов, и Стах мгновенно умолкает. Тогда я лезу в карман и достаю злополучное письмо. — Но для начала посмотри, не удастся ли восстановить текст.
Стах берёт у меня сложенный вдвое листок, кладёт его в миску, чем-то поливает, и вскоре на так и оставшейся красной бумаге проступают тёмные буквы.
Оставив письмо сушиться, Рубин нетерпеливо требует:
— Ну, давай сюда.
Протягиваю ему склянку и вздрагиваю, когда он чуть не роняет её от волнения. Стах прекрасно знает, что с простой кровью я не стал бы к нему тащиться. И сейчас почти с благоговением помещает её каплю на предметное стекло и рассматривает под микроскопом. Рассматривает и резко выдыхает.
— Где ты это взял? — шепчет он наконец. — Эта кровь не может принадлежать ни тебе, ни Капелле.
— Друг привёз, — лениво сообщаю я. — Специально чтобы меня удивить.
Рубин снова склоняется над микроскопом. И только потом до него доходит смысл моих слов.
— Погоди, что значит — привёз? Откуда?
— Потом расскажу. Ты такую уже видел?
Но Стах не спешит с ответом. И вскоре я понимаю, почему.
— Помнишь, я говорил тебе, что кровь Симона была похожа на кровь авроксов, хотя и не такая насыщенная? Она убивала его собственные клетки, заставляя их перерождаться — как будто чужая была в его теле, хотя сама обновиться не могла. Кровь Клары беднее, чем у Симона, хотя тоже особенная, но она передаёт свои антитела как заразу, достаточно простого прикосновения к ране. Именно так она лечила людей. У тебя с Капеллой, наоборот, столько всего в крови намешано, что иногда кажется, будто это какой-то... сгусток, что ли. Вашу кровь невозможно ни перелить, ни рассмотреть: она мгновенно сворачивается. Только если разбавить... А вот эта кровь, она до сих пор живая. Хотя такая же насыщенная, как и ваша.
— И что это значит?
— Не знаю. Но пока мы с тобой разговариваем, её клетки уже несколько раз успели пожрать друг друга и возродиться снова. А в вашей крови...
Я прерываю его взмахом руки. Да, знаю. В нашей крови эти чужие клетки настолько медлительны, словно спят. Будто в них нет никакой жизни.
— Так ты скажешь мне, чья это кровь? — не отстает Стах.
— Данковский дал, — выкладываю я наконец. — Специально вёз её сюда. Вроде как из столицы. Только не понимаю, зачем.
— Откуда в столице могла взяться такая кровь? Артемий, это кровь из местных жил, ты же знаешь, такой больше нигде нет. Эти бактерии — эндемики, существуют только в здешних пластах, пропитанных древней кровью. Если Бакалавр и привёз эту кровь, то уж точно не из столицы. И вообще, как его пропустили? Там же военные, и стреляют без разбора, ещё и огнемётчики эти... Номарх любого учует, не проберёшься в вагон. И, похоже, сжирает любого, кто сунется в поезд. Спичка говорит, вдоль путей несколько мешков с костями человеческими находил.
— Судя по виду Данковского, он прибыл не на поезде, а шёл через степь вдоль путей. А тут ещё на голодных степняков напоролся.
Рубин соображает быстро. И хмуро ворчит:
— Знал бы, для кого Ласке бинты, — отправил бы эту блаженную восвояси с пустыми руками. Трусливый червь, вот он кто, этот учёный! Вместо того, чтобы остаться и продолжать бороться, сбежал при первой же возможности! Ещё и запер нас тут погибать...
— Ну почему же погибать. Он как раз удрал именно тогда, когда понял, что город выжил и мор отступил.
— Тогда почему этот великий борец со смертью не вернулся, чтобы помочь? Столько больных и ослабленных оставалось, да ещё и эти свихнувшиеся... Он прекрасно знал, что на счету каждые руки врача!
Переубеждать Рубина у меня нет желания. Я и сам считал Данковского виновником всех наших бед после окончания Второго мора. Но сейчас меня занимает кое-что поважнее мести. Похоже, в окружающем нас мире что-то снова неуловимо изменилось. Тьма, к которой питает такую слабость мой зверь, подступает всё ближе. Он чует её. Жадно втягивает густой воздух, наполненный сладостью твири. И ждёт. А время... время набатом стучит в ушах. Хотя может быть, это всего лишь кровь.
— Третьей вспышки нам не пережить, — тихо говорит Рубин. — Я не понимаю, в чём тут дело, Артемий, но... Я же вижу, у тебя опять глаза безумные, как у волка, который учуял добычу. Не знаю, что ты затеял, но не к добру здесь объявился Данковский. И тебя раззадорил кровью этой тоже не к добру. В прошлый раз твой отец тоже искал ответы, а нашёл чуму. Нурх закопал зев Суок, жилы земли вроде иссякли, но если ты начнёшь копать глубже в поисках правды... Лучше живи как живёшь.
Я молчу. Не объяснять же ему, каково это — чувствовать, как изнутри в тебе поднимается тьма. Наверное, если бы я сразу после принятия панацеи заподозрил что-то странное, Стах мог бы мне помочь. Да и Бакалавр — никуда бы он не уехал, если бы узнал, что происходит с моей кровью и моей... душой. Но в городе творилось столько всего... Мятеж в войсках, голодные бунты жителей, паника среди степняков. Приходилось наводить порядок любыми средствами, и ярость, с которой лишал жизней и калечил, усмиряя и покоряя, казалась оправданной.
Иногда я думаю, что это сам злой рок пытается таким странным способом соединить линии моей жизни и жизни Капеллы. Менху, нарушившего вековые законы и предавшего дело своего отца. И Хозяйки, отказавшейся от наследия своей великой матери. Кажется, Капелла раньше меня поняла, чем всё кончится. Не зря же она убедила брата не притязать на роль главы уклада. А вот Рубин, похоже, до сих пор пытается мне помочь. Хотя, наверное, мы оба понимаем, что теперь уже поздно.
— Отправляйся к Ласке, Стах. Я дам тебе записку для Ноткина. Ночью тихо перенесёте Бакалавра сюда. Пусть поживёт пока. Только не выпускай его никуда, пока я не вернусь. И охранников его предупреди, чтобы, пока не вернусь, держались подальше от запасов твирина, а то руки-ноги поотрываю.
— И что мне делать, если он очнётся?
— Ничего. И не вздумай про кровь расспрашивать. Я сам хочу поговорить с ним. Пусть полежит. Он ещё слаб, сопротивляться не станет. Очнётся ночью — можешь вколоть ему ещё морфина. Утром я вернусь.
Стах кивает.
Я снова иду к Кларе. И неожиданно застаю там Блока. Впрочем, я давно уже знаю, что наш бравый полководец захаживает к ней вечерами. Но с самим Блоком мы никогда не говорим о Самозванке. Даже когда я бросил её, полуживую, в подвале темницы, Блок не сказал мне ни слова. Ни упрёка, ничего. И теперь кажется немного смущённым. До сих пор не могу понять, чем Клара так его очаровала. Сначала я думал, что это обычный морок, который умеют наводить все Хозяйки. А потом... потом мне стало всё равно.
— Хорошо, что ты здесь, — киваю я Блоку. — Нам как раз нужно поговорить.
И пока Клара накрывает нам нехитрый ужин, коротко рассказываю градоначальнику о письме от властей, о появлении Бакалавра, нападении и его чудесном спасении. О крови, которую он привёз, не говорю ни слова. О случившемся в Термитнике — тоже. Отставного генерала мало волнуют местные обычаи и предания. Он предпочитает конкретику.
Блок слушает меня не перебивая. Постукивает пальцами по столу, отбивая одному ему известный марш. А потом просит разрешения взглянуть на письмо. И наконец выдаёт:
— Это однозначно не подделка. Я узнаю почерк. Некоторые из депеш, которые командование получало из столицы, до сих пор у меня. Можешь сличить, если хочешь.
Я качаю головой. Уж в чём в чём, а в подлинности письма я не сомневался. Особенно после появления Данковского. Странно другое.
— Не понимаю, почему письмо пришло именно мне, — говорю я наконец. — Власть в городе разделена. И судьбу его, как и раньше, решает не один человек.
— Разве ты не понял? — неожиданно подаёт голос молчавшая до сих пор Клара. — На этот раз судьба города ни при чём.
— Может, я бы и понял хоть что-то, если бы не приходилось из тебя каждое слово вытягивать! — Я чувствую, что начинаю тихо закипать. — Ни у Марии, ни у Капеллы нет для меня ответов!
— И у меня их нет!
— Но ты что-то видела! Иначе не отправила бы меня сначала к ним! Их видения не имеют ничего общего, хотя между ними должна быть какая-то связь. И ключ к разгадке должен быть в твоих снах.
Блок встаёт — я поневоле напрягаюсь. Поди знай, вдруг решит всё-таки заступиться за свою женщину. Но он неожиданно обращается к Самозванке.
— Если что-то знаешь, скажи ему. Довольно этих игр. Я предан городу и его жителям, но остаюсь чужаком для этого места. И не уверен, что смогу, если понадобится, вовремя вмешаться и принять правильное решение. А он, — короткий кивок в мою сторону, — сможет.
Клара поджимает губы и отворачивается. Блок хмуро кивает мне и уходит — я отстранённо отмечаю, что он ни разу не взглянул на плотно прикрытую дверь в детскую. Неужели молва ошибается, и подкидыш самопровозглашённой Хозяйки Земли прижит вовсе не от градоправителя?
— Я скажу что видела, если пообещаешь мне кое-что, — неожиданно говорит Клара, усаживаясь напротив меня за стол.
— Что именно?
— Отпусти Капеллу.
— Я её не держу.
— Держишь. И сам не понимаешь, что делаешь. Хану хватит духа управлять ею и сдерживать то, что рвётся наружу. Она всё-таки станет Хозяйкой. Белой. Несмотря на то, что дремлет сейчас внутри неё.
— А что, по-твоему, в ней дремлет?
— Сила. Только чужая. Отпусти Капеллу. И всё будет именно так, как должно было быть.
— Если бы ты не появилась и не вмешалась в противостояние Хозяек?
— Если бы ты не впустил тьму в её тело, и не подкармливал все эти годы.
Я даже не спрашиваю, откуда Кларе известно то, о чём она сейчас говорит. Похоже, Земля действительно признала её Хозяйкой. И делится своими тайнами. Что ж... Тем более такая союзница мне пригодится.
— Это и есть твои видения?
— Нет. Это мои условия.
— Хорошо. Я согласен.
Может, Капелла тоже из тех, кто должен всё исправить и исполнить своё предназначение? Пусть идёт с миром.
Клара задумчиво смотрит куда-то за окно. Мне кажется, в её пустых глазах мелькает что-то похожее на обречённость.
— То, что вышло из земли, должно рано или поздно вернуться в землю, — тихо говорит она. — А чтобы найти ответы, нужно заново пройти путь с самого начала. «Сведи воедино все линии», — вот что мне нашёптывают каждую ночь в моих снах. И не спрашивай у меня, что за путь и чьи линии, я понятия не имею.
— Ты прямо как Катерина. Выдаёшь пророчество, которое не можешь растолковать.
— Ну почему же, могу. Но только первую часть.
— «То, что вышло из земли»? — переспрашиваю я.
Самозванка смотрит на меня. Хмыкает. Снова отворачивается к окну и после недолгого молчания сообщает:
— Бурах, неужели ты не знал, что я из земли и появилась?
— Я думал, это сказки. Ты ведь всегда отличалась удивительной правдивостью.
— Это не сказки. Тебе как никому должно быть известно: Хозяйка не может лгать. — Клара умолкает, некоторое время мы сидим в полной тишине. Я размышляю над пророчеством каждой из трёх Хозяек и пытаюсь как-то собрать в единое целое то, что услышал. О чём думает Клара, мне неизвестно. И я почти не узнаю её голос, когда она вдруг тихо говорит:
— Знаешь, я ведь и правда очухалась в свежевырытой могиле и не помню, что было со мной до этого. И чует моё сердце, ты закопаешь меня обратно. Живьём.
Автор: Аллегрос
Бета: bocca_chiusa
Канон: Мор (Утопия)
Пейринг/Персонажи: Даниил Данковский (Бакалавр), Артемий Бурах (Гаруспик), Клара (Самозванка), Виктория Ольгимская-младшая (Капелла), Спичка, Нурх, Тая Тычик
Размер: макси, слов
Категория: джен, гет
Жанр: драма
Рейтинг: R
Краткое содержание: Самое главное в жизни менху — исполнить своё предназначение.
Предупреждения: смерть персонажа, гуро, упоминание насилия
Примечания: Фик написан для команды Ice-Pick Lodge 2014, но в выкладку попал без нескольких сцен. Это полный вариант работы.
Скачать с Яндекс-диска можно тут
читать дальше
Наступит срок, когда Древняя мать, изголодавшись,
возжелает пожрать своё дитя.
Не измерить глубину её зева,
не остудить жара её чёрных пустот.
Почва, грязь. Плотная тьма. Ужас.
Мор (Утопия)
возжелает пожрать своё дитя.
Не измерить глубину её зева,
не остудить жара её чёрных пустот.
Почва, грязь. Плотная тьма. Ужас.
Мор (Утопия)
...И тогда он сказал:
— Башню придётся разрушить. Только так получится очистить город от песочной язвы.
Страшный спор разразился после этих слов: разум схлестнулся с верой, наука пыталась возражать волшебству, жажда мести противостояла желанию поверить в чудо. Они спорили всю ночь напролёт, и только на рассвете поняли, что...
— А правда, что ты тоже там была?
Голос у мальчишки сонный, но в нём явственно слышны нотки восхищения. Я же только тихо хмыкаю себе под нос. И продолжаю молча разглядывать линии древесных жил на потемневшей от времени столешнице. Меня вот про Великий Совет давно уже никто не спрашивает. Знают, что бесполезно. А Кларе надо бы язык оторвать за то, что рассказывает такие сказочки.
— Правда, — отвечает она спокойно.
— А ты тоже спорила вместе со всеми?
— Спорила.
— И победила?
Я впервые поднимаю голову и через приоткрытую дверь кухни смотрю на Клару. А Клара смотрит на меня. Но тут же отводит взгляд.
— Конечно. Мы же выжили. И город выжил. Значит, мы все победили. Спи.
Она опускает полог над детской кроваткой, гасит лампу и только потом выходит ко мне на кухню. Осторожно прикрывает дверь в детскую, на секунду замирает, но тут же расправляет плечи и поворачивается.
— Ну, здравствуй, Бурах. Зачем пожаловал?
Я нарочно не тороплюсь с ответом. Только беззлобно поправляю зарвавшуюся девчонку.
— Для тебя — Боос Артемий, самозванка.
Но Кларе палец в рот не клади. И она не остается в долгу.
— Для тебя — Чёрная Хозяйка, самозванец.
Сразу хочется её придушить. Распять на Костяном пустыре, вскрыть тощее тело и выставить на радость черни. Но нельзя. Кровь Клары так же черна, как и душа. Удург не примет такую жертву.
Впрочем, мне есть чем прижать её. Лениво киваю на прикрытую дверь в детскую.
— Значит, это и есть твой подкидыш?
— Неужто специально зашёл проведать? Говори, зачем пожаловал.
Голос её тих. То ли боится, что услышит мальчишка, то ли поняла, что не к добру я заявился к ней после стольких лет. Объяснять что-либо нет никакой охоты, поэтому молча протягиваю письмо.
Клара осторожно берёт его и хмурится, пока читает. Затем складывает и так же молча возвращает. Отворачивается, отходит, ставит на плиту закопчённый чайник, достает из шкафа тарелку с остатками печенья, садится за стол напротив. И только потом наконец говорит:
— Когда пришло письмо?
— Вчера.
— Долго же ты ко мне шёл.
Лицо её спокойно, но в обычно безмятежных серых глазах навыкате мелькает испуг. Наверное, она боится даже больше моего. Должна бояться. Ведь это не я когда-то решил играть не по правилам. И именно из-за этого животного страха, которым начинает исходить бывшая чудотворница, я понимаю, что не ошибся, когда отправился к ней. Кларе есть что терять, теперь, наверное, даже вдвойне: ведь если слухи не врут, за плотно прикрытой дверью спит единственное существо, к которому она по-настоящему привязалась. А значит, из неё выйдет бесценная союзница.
— Я думала, им больше нет до нас никакого дела.
— Я тоже. Десять лет — немалый срок.
— Тогда что же изменилось? — быстро спрашивает она.
— Не знаю. Думал, ты мне скажешь.
Я и правда не знаю. И честно говоря, боюсь не меньше её. Хотя уж кому-кому, а мне терять точно нечего. Но когда в твою размеренную жизнь опять вмешиваются силы извне, смысла которых ты не понимаешь... Второй раз становиться пешкой в игре Властей мне не хочется.
— А что говорят остальные?
Похоже, она поумнела. И теперь не торопится взахлеб вываливать всё, что у неё на уме. А жаль.
— Пока ничего.
— Тогда пойди и спроси.
— Для начала я хочу знать, что видела ты.
— У меня давно уже нет видений, боос. Они прекратились в тот самый миг, как ты сравнял с землёй Башню Грёз.
Врёт. По глазам вижу, что врёт. Снова нацепила свою маску простушки и вспомнила, что я теперь Глава Уклада. Наверняка хочет узнать, что скажут остальные Хозяйки.
— Многогранник, Клара. Это был всего лишь Многогранник.
— Как скажешь, боос. Тебе лучше знать.
Я ухожу, так и не притронувшись ни к ароматному травяному чаю, ни к аппетитному печенью. Может, мы с Кларой и не враги больше. Но и друзьями точно не стали. Да ещё и этот проклятый дом. Интересно, что сказала бы Оспина, узнав, кто именно теперь хозяйничает в её ночлежке.
***
Я не люблю ходить по кварталам Земли. И хотя сам вырос в Кожевниках, никогда не прихожу к родительскому дому. Он до сих пор пустует. Так и стоит — единственное здание, оставшееся заколоченным со времён последнего Мора. Раньше я думал, что вернуться туда мешает чувство вины, перед отцом в первую очередь. Но вина тут ни при чём. Просто и дом, и сама Земля — это напоминание о том, кем я когда-то был и что когда-то сделал. Я предпочитаю не вспоминать события десятилетней давности. Как и все в этом городе, наверное. Но, увы, непрошеные картины прошлого караулят на каждом шагу, лезут из каждой щели, то и дело всплывают перед глазами и отдаются в ушах затихающими стонами умирающих от песчанки и тихим детским плачем.
Поэтому я выбираю окольный путь через склады. Гравий железнодорожной насыпи привычно шуршит под ногами. Моё бывшее тайное убежище приветственно манит полуоткрытой дверью — похоже, Мишка опять принимает гостей. Глупая девчонка до сих пор слишком наивна и совсем не слушает ни добрых советов, ни предостережений. Надо бы зайти и посмотреть, что это за полуночные посиделки, а заодно разогнать всю компанию, а если там Ноткин — навалять ему хорошенько. Всё равно разговор с остальными Хозяйками придётся отложить до утра. Но сойти с путей вниз я не успеваю — замираю, прислушиваясь и стараясь в тишине, наполненной стрекотом сверчков, уловить настороживший меня звук.
Так и есть. Тихий стон.
Наверняка это один из приятелей Мишки. Перебрал твирина, вышел проблеваться и сейчас валяется где-то в густой траве под откосом. Но стон повторяется. И теперь уже я слышу, что он полон боли. Неужели опять кто-то устроил поножовщину? Надо будет поговорить с Блоком. Если выяснится, что это очередные проделки молодчиков Харона, на этот раз тюрьмы ему не миновать. А если сюда снова вышвырнули какого-нибудь проигравшегося бедолагу из кабака Стаматина, придётся всё-таки прикрыть этот притон. Хотя бы на время. И серьёзно поговорить с Андреем. Из-за засухи люди и так начинают роптать. Не стоит давать им лишний повод сомневаться в способности градоправителей поддерживать порядок и обеспечивать покой граждан. Кажется, так говорит наш бравый отставной генерал.
На всякий случай достаю револьвер, взвожу курок, нарочно не пытаясь заглушить отчётливо слышимый щелчок. Пусть знают, что я вооружён.
— Кто тут? Назови себя.
— Мне... нужна помощь... — отвечают из темноты.
И на какое-то мгновение я каменею.
Но тут же успокаиваю себя. Это может быть морок: духота стоит неимоверная, а со степи то и дело волнами накатывает дурманящий запах твири.
— Назови себя, — повторяю чуть громче.
— Я... из столицы. На меня... напали.
В голове пусто, только гул и какие-то обрывки мыслей. Кажется, никогда ещё я не чувствовал такой обречённости. И даже письмо Властей, первое за столько лет, не удивило так, как этот голос из прошлого. Ноги сами несут меня вниз, я скольжу по осыпающемуся гравию и наконец замечаю очертания тела, скрючившегося в траве. Сумрачного света полумесяца достаточно, чтобы разглядеть знакомое бледное лицо.
Он смотрит на меня и, похоже, тоже узнаёт.
А я медлю. Гадаю, какую ещё напасть принёс с собой этот стервятник. И не проще ли убить его сразу. Докончить то, что и так уже кто-то начал. Сбросить тело в реку — и забыть. Как не раз забывал уже в прошлом.
— Зачем ты здесь? — говорю почти с сожалением. И Данковский, кажется, понимает, почему. Улыбается, захлёбывается и тут же отплёвывается — рот, видно, полон крови. Плохо твоё дело, ойнон. Вспоротые лёгкие Рубин тебе не залечит.
— «Можно... исцелить... а не убить», — выдавливает наконец Данковский, угадав мои мысли.
Да, я помню эти слова. Только вот исцелять, кроме нас самих, больше некого. Но Бакалавру пока не обязательно об этом знать. А остальным не обязательно знать о Бакалавре. Поэтому вместо того, чтобы просто перетащить его через насыпь и оставить у Мишки, отправив кого-нибудь из её гостей с запиской Рубину, я тащу Данковского к Ласке.
***
— Откуда ты взялся здесь, ойнон? — начинаю я издалека, в надежде, что его появление никак не связано с письмом.
Ласка бросает на меня быстрый взгляд и, собрав с пола окровавленное тряпьё, тихо выходит из сторожки.
— Решил навестить старых знакомых, — отвечает Данковский, не открывая глаз.
Я разглядываю его исхудавшее, осунувшееся лицо с тёмной щетиной на впалых щеках. Похоже, дела у столичного учёного идут паршиво.
— Город до сих пор на карантине. Твоими стараниями.
— Ты прекрасно знаешь, что мы... не можем с уверенностью утверждать, что болезнь... отступила навсегда.
Ему тяжело говорить. В груди что-то клокочет, на губах снова появляется розовая пена. Не жилец ты, ойнон. И сам это понимаешь. А значит, тебе нет смысла врать мне.
— Зачем ты приехал? А главное — как? Мимо кордонов и муха не пролетит. А отменить приказ властей тебе не хватило бы полномочий.
— Главная задача кордонов — не выпускать...
Возможно, входящие сюда раз в полгода составы и правда не проверяют особо строго. Кто в здравом уме сунется в город, из которого нет пути назад? Только полный идиот. Или смертник.
— Остаётся вопрос — зачем?
Бакалавр открывает глаза и отвечает мне долгим взглядом, словно раздумывая.
— Ответ на этот вопрос имеет смысл только если я выживу.
Неужели бесстрашный демон науки боится смерти и торгуется со мной?
— Ты слишком долго препарировал смерть под микроскопом, ойнон. Боюсь, она решила-таки с тобой поквитаться. Нож пробил лёгкое. Ты успел зажать рану, но тебя вскрыли по линии жизни. Утром ты встретишь свой последний рассвет. Так что если есть что сказать — говори, пока силы имеются.
Данковский только стискивает зубы. Похоже, решение даётся ему нелегко. А может, это просто агония — лицо его искажает гримаса, и недолго думая я достаю пузырёк с морфином и вливаю в его приоткрытый в рот. Раз уж разумного ответа мне не дождаться, послушаю хотя бы наркотический бред. Может, узнаю что-то интересное.
Очень скоро боль отступает, и я наконец слышу тихое:
— Говорить бесполезно, Артемий. Ты должен сам это увидеть. Найди тех, кто напал на меня. У них мои... вещи. Все ответы там.
Данковского я оставляю умирать в сторожке. Ласка куда-то пропала, но я знаю: она никогда не оставляет своих мертвецов надолго. Так что наверняка успеет вернуться, чтобы подержать Бакалавра за руку, когда он будет отдавать душу праотцам. Болтать девчонка точно не станет, так что у меня есть время до утра, чтобы выяснить, кто именно напал на Данковского. И куда отнёс добычу.
***
Но сначала решаю наведаться всё-таки к Мишке. Вряд ли это её приятели порезали Данковского, но они могли что-то слышать. Или видеть.
В подвале, где я когда-то спасался от преследований Каиных, теперь пахнет не травами и лекарствами, а дешёвой выпивкой и потом. Судя по храпу, вся честная компания уже дрыхнет. Пол заставлен пустыми бутылками, на одну из них я натыкаюсь в темноте, и она с громким звуком отлетает от моего ботинка. А вот это уже нехорошо. Я собирался отыскать Ноткина и тихо вытащить его на улицу, чтобы спокойно потолковать. Но теперь уже поздно: кто-то зажигает свет, подскочившая на лежанке Мишка успевает кое-как прикрыться, её гости бросаются врассыпную — кто к своим одеждам, кто к столу, и вот уже меня окружают четверо перепуганных взъерошенных юнцов с ножами и бутылками в руках. Но я смотрю не на них. А на того, кто лениво выбирается из постели Мишки и, настороженно поглядывая на меня, начинает нарочито медленно одеваться.
— Убери своих котят, — цежу я тихо. — Дело есть.
Но «котята» уже и сами узнали меня, и теперь с опаской отступают, опустив ножи и побросав бутылки. Ноткин кивает своим дружкам и, коснувшись щеки Мишки, выходит следом за мной.
На улице уже начинает светать. Время неумолимо вытекает, словно песок из-под пальцев, поэтому церемониться мне некогда. Хватаю гадёныша за шею и со всей силы впечатываю в стену — так, чтобы дух выбило и мозги перестали соображать. Так легче будет понять, врёт он или говорит правду.
— Я тебе говорил, чтобы близко к ней не подходил?
— Если не подойду я, подойдут другие, — хрипит Ноткин, даже не пытаясь вырваться из моей мёртвой хватки.
— Оскоплю всех до единого.
Он упрямо молчит. Подержав его ещё немного, я разжимаю пальцы. Ноткин со свистом втягивает воздух и сползает по стене. Не дав ему опомниться, деловито интересуюсь.
— Не вы ли здесь недалеко мирных прохожих ножами своими пугали?
— Ты же знаешь, к мирным мы не пристаём.
— А к кому пристаёте?
— А ни к кому.
Наглость я не терплю. И играть мне некогда. Поэтому безжалостно бью ногой в тяжёлом ботинке под дых — так, что Ноткин заваливается на бок и хватает ртом воздух.
— Так кто же это был?
— Твои... твои же и были...
Я не сразу понимаю, кого он имеет в виду. А когда понимаю, по спине пробегает холодок. Ведь Бакалавра действительно вскрыли. Только это не случайное попадание в линию жизни. А дело точных рук гаруспика.
Решение приходит быстро. Разговор с Хозяйками придётся отложить. Нужно идти в Термитник, но в таком виде нельзя. Моя одежда пропиталась кровью Данковского. Черви с ума сойдут от такого запаха. Поэтому, оставив Ноткина корчиться в траве, я направляюсь в Сгусток.
***
У самой двери, на столике, меня ждёт записка от Капеллы.
С тех пор как я поселился в Сгустке и занял комнаты её отца, Виктория Ольгимская ни разу не заходила ко мне. И уж тем более не приглашала к себе. Хотя захаживал я к ней частенько. Первое время — чтобы несостоявшаяся Хозяйка не наделала глупостей. А потом... потом Виктория выросла. От красоты в ней было немного: слишком худа, слишком бледна, волосы эти рыжие... Мы, менху, ценим прелести женского тела. В Капелле прелестей этих нет. Зато есть сила. И дар, который никуда не делся, даже несмотря на то, что когда-то она отказалась от него. Дочь Большого Влада — не чета отцу, власть её не интересует. Во всяком случае, она единственная безоговорочно приняла меня как нового хозяина не только Уклада, но и Сгустка. И своего хозяина тоже.
Меня беспокоит её записка. Слишком многое произошло за последние сутки, чтобы приглашение было простым совпадением. Поэтому прежде чем отправиться в Термитник, я иду к Капелле.
Она встречает меня в гостиной. На столике — давно остывший чай и ужин, к которому Виктория, похоже, не притронулась. Но сегодня у меня нет времени на нотации.
— Ты просила зайти.
В глазах её мелькает испуг: она замечает и бурые пятна на моей куртке, и засохшую кровь на моих руках.
— Где ты был?
— Ревнуешь? — Пытаюсь ухмыльнуться, но только устало кривлюсь. Поспать бы хоть немного.
— Ко мне заходил Хан, — ровным голосом сообщает она.
— И ты его приняла?
— Нет. Но он вернётся.
В её голосе нет страха. И беспокойства тоже нет. Только обречённость и смирение. Таким же голосом она когда-то говорила со мной — пьяным, одуревшим от запаха крови, собственной и чужой, — когда я ввалился к ней сразу после боя, который нарочно чуть не проиграл. Мы никогда не говорим ни о той ночи, ни о многих последующих. Да и чего тут обсуждать. Виктория пуста внутри и знает об этом. Моё семя никогда не пустит в ней корни. Земле не нужна бесплодная Хозяйка. Наверное, поэтому появление Хана её не пугает. Узнав, что обещанная ему десять лет назад невеста бесплодна, наследник великих Правителей сам от неё откажется.
Меня не расстроит, если Виктория выйдет за него замуж. Она, кажется, и сама уже смирилась, что ей придётся повторить судьбу Катерины. Но сейчас... Сейчас мне как никогда нужен дар несостоявшейся Белой Хозяйки. То немногое, что от него осталось. Поэтому волновать её я не хочу.
— Появится — впусти. И поговори с ним.
Виктория послушно кивает. Но глаза опускает. А вот это уже интересно.
Я подхожу к ней вплотную, поднимаю за подбородок и заставляю посмотреть на меня.
— Скажи, что тебя мучает.
— Ничего.
— Врёшь. Что ты видела?
— Ничего.
Мне начинает надоедать её упрямство. Поэтому я не церемонюсь: разворачиваю Капеллу спиной к себе, впечатываю лицом в стену, задираю подол платья, коленом раздвигаю ей ноги и грубо проникаю пальцами в её нутро. И почти сразу там становится влажно. Второй рукой расстёгиваю брюки. Возбуждение накатывает быстро: ничто так не заводит меня, как страх и покорность.
Убираю пальцы, вхожу в неё — нарочно грубо — и замираю.
— Так что тебе снилось?
Она молчит: только худые плечи подрагивают, да дыхание становится рваным. Подаётся назад, но я её удерживаю. Моей выдержки тоже надолго не хватит, но дух Капеллы гораздо слабее. И сопротивляться той первобытной жажде, что гложет её сейчас изнутри, она не в силах. Но я не дам её зверю насытиться. Пока он мне не подчинится.
— Говори.
— Аглая, — выдыхает она почти беззвучно.
— Что Аглая?
— Сказала, чтобы ты шёл к ней. Туда, где фонтаны крови.
Теперь Капелла получает сполна и животной страсти, и боли, и наслаждения. Как и всегда, она сразу засыпает, прямо на полу, где я брал её. Черты лица выравниваются, хищный оскал пропадает, только губы ещё подрагивают. Мне кажется, я даже слышу, как тихо урчит внутри неё довольный зверь. А вот мой собственный зверь напуган.
Я сотни раз пересматривал свои старые записи, чтобы понять, каким образом часть этого странного животного духа оказалась в наших телах. Почему именно на нас так подействовала панацея. Но так и не нашёл ответа. Все сохранившиеся образцы мы вместе с Рубиным проверяли в лаборатории, брошеной поспешно удравшим в столицу Бакалавром. Брали кровь у всех, кто излечился. Пытались сличить образцы. И ничего.
Единственного, кто, возможно, знал ответ, я собственноручно низверг в пасть довольной Суок. И теперь уже никогда не узнаю, что же за кровь давал мне Оюн. И почему созданная на её основе панацея стала нашим проклятием: моим и Капеллы.
Но сейчас мне не до пустых сожалений. Я возвращаюсь на свою половину. Наспех умывшись и переодевшись, вспоминаю о письме, оставшемся в кармане перепачканной куртки. Заскорузлую ткань приходится разрезать скальпелем. Письмо тоже всё пропиталось кровью. Так, что и текст уже не разобрать.
А вот это плохо. Но я всё равно прячу его. Вернусь из Термитника — зайду к Рубину. Наверняка этот экспериментатор придумает, как проявить текст. Иначе припугнуть Марию будет нечем. А просто так разговаривать со мной Алая Хозяйка не станет. Впрочем, телом бездыханного Бакалавра её тоже можно напугать.
Я хватаю со стола кусок мяса, оставшийся с ужина — заявляться к Тае голодным не стоит, иначе придётся отведать той каши, которой пичкают её черви, — и выхожу из Сгустка.
***
Мысль об Аглае не даёт мне покоя всю дорогу. Я привычно отмахиваюсь от непрошеных воспоминаний об этой женщине. Сейчас как никогда мне нужен холодный разум. Но слова Капеллы звенят в ушах набатом, каждый шаг по мостовой отдаётся тихим «иди ко мне». Почему сейчас? Впервые за столько лет? Не потому ли, что снова близка опасность? Неужели даже после смерти Аглая пытается меня защитить?
Я даже не замечаю, как огибаю Кожевенники берегом реки. И оказываюсь у входа в Термитник.
Стоит войти внутрь, как меня окутывает тяжёлый смрад. Пара коротких вдохов — и тошнота отступает. Я иду к лестнице, и почти сразу за мной увязывается червь. Тихо идёт по пятам и так же тихо сопит.
— Чего тебе?
Никакого ответа. Но червь не отстаёт. Можно, конечно, его припугнуть, но обычно дети Бодхо и так меня сторонятся. Поэтому я позволяю ему трусить следом и поднимаюсь наверх, к Тае.
У входа в комнаты Настоятельницы меня ждёт сюрприз. Спичка, собственной персоной. Удирать ему некуда, поэтому он только жмётся к стене и испуганно хлопает своими голубыми глазищами. И сразу вываливает:
— Я просто проведать её заходил!
— И как? Проведал?
— Д-да.
— Тогда брысь отсюда. И хозяину своему передай, что разговор у меня к нему есть.
Юнец — не зря же Спичкой назвался — вспыхивает мгновенно:
— У меня нет хозяев!
Знаю, что нет. Поэтому нарочно подливаю масла в огонь:
— Неужели? Значит, это всё враки про то, что ты на побегушках у Харона?
— И ничего я не на побегушках! Он просил по степи порыскать, червей-травников поискать, вот и всё.
— А чего их искать-то? — спрашиваю я совсем не то, что нужно. Но в лоб задавать главный вопрос нельзя. — Каждый день приходят, кровь обменивают.
— Так ему не всякие нужны, а только те, которые савьюр собирают.
Савьюр? Интересно, зачем.
— И сколько же заплатили тебе за такую работёнку?
— Ничего не заплатили, — сердито бурчит Спичка. — Как поля появились, так все собиратели вглубь степи ушли. Я там два дня плутал, чуть не пропал.
Ага, значит, малец теперь в немилости у Влада. И наверняка по старой дружбе прячется у Таи от его гнева. Что ж, это мне даже на руку.
— Скажешь, где найти Харона, — подскажу, где искать савьюр.
Спичка смотрит недоверчиво. И соглашаться не спешит — поумнел, видно.
— Я подумаю.
— Подумай. Только не тяни — подозреваю, червям не очень-то по душе чужаки.
Словно в подтверждение моих слов одонг за спиной тихо урчит. Спичка бледнеет. На лбу его выступает пот, и червь тут же начинает шумно втягивать воздух, принюхиваясь.
— Т-тая велела им не т-трогать м-меня.
— Тогда не дразни их своей испариной.
Наверное, черви тяжелее всех переносят засуху. Почва иссохлась, им не хватает её соков. Поэтому они жадно поглощают все остальные живые жидкости. Сдерживать червей удаётся только потому, что им спаивают почти всё молоко, которое раньше вывозили из города в страну. Ну и кровь забитых быков теперь тоже отдают одонгам. Иначе они начинают искать человеческую кровь.
С другой стороны, как раз Спичку они не тронут. Он, по их словам, изучил тело города и чувствует его дыхание. Самому же Спичке невдомёк, что черви его уважают. Поэтому он быстро сдаётся.
— Можно я тебя у Таи подожду? — жалобно ноет он. — А потом сразу покажу, где Харон.
Я киваю. Мальчишка может мне ещё пригодиться.
***
Тая, как всегда, встречает меня радостно. На шею уже не кидается — я отучил её от этой дурацкой привычки. Но всё равно подбегает, приплясывая от нетерпения, и тянет к себе за перегородку.
— Жди здесь, — бросаю я Спичке. — Узнаю, что подслушивал, — уши отрежу.
Он оскорблённо хмурится. Тая хихикает.
Усадив меня рядом, она начинает взахлёб рассказывать про замечательный подарок, который получила он Нурха. Подарок — чёрный комолый телёнок — стоит здесь же.
— Видишь, какой красивый? Я назвала его Бурах.
Интересный выбор имени.
— Почему?
— Потому что он угольный, совсем как ты. И такой же упрямый. Тоже не хочет со мной играть. Но я сказала не кормить его, и скоро он сам подойдёт ко мне.
Голос Таи полон веселья. А я холодею, вспоминая, как мать-настоятельница, будучи пятилетним дитём, играла с Большим Владом в карантин. И каким диким был взгляд обезумевшего Ольгимского, когда я незаметно впихнул ему в руку все имевшиеся у меня порошочки. Как лихорадочно он глотал их, пока я отвлекал Таю разговором. Нет, я принёс ему избавление от мучений вовсе не из жалости. Я сделал это по просьбе Капеллы.
— Тая, ты же знаешь, я должен заботиться о городе.
— Знаю. И поэтому не сержусь. Ты хороший правитель. Ты заботишься и о людях Бодхо. Они благодарны.
Ещё бы. Но это хорошо, что она заговорила о благодарности.
— Я беспокоюсь, что не смогу больше защищать их от жителей города.
— Почему? Черви опять кого-то съели?
— Нет. Но говорят, что этим вечером твои подопечные напали на безоружного. И забрали то, что он должен был передать мне.
Тая хмурится. И отвечает почти обиженно:
— Я закрываю их на ночь. Как ты и просил.
— А те, кто выходил днём? Может, кто-то просто не успел вернуться до заката?
Наморщив лоб, Тая задумывается. А потом подзывает одного из прислуживающих ей мясников и велит принести чай.
— Я схожу, проверю. А ты пока посиди здесь и прими моё угощение. Тебе нужно отдохнуть.
Возразить я не успеваю. Да и ни к чему расстраивать её ещё больше. Поэтому когда Тая уходит, располагаюсь поудобнее на бычьих шкурах и жду. Чай на этот раз действительно оказывается чаем, а не молоком, замешанным на крови и ещё бог знает на чём. Я почти с удовольствием глотаю пахнущую травами горячую жидкость. Расстёгиваю куртку — в бараках и так всегда духота, а здесь ещё и чад от факелов, так что жара нестерпимая. И, чтобы не уснуть, разрешаю себе подумать об Аглае. И о том, где же всё-таки искать эти фонтаны крови. Особенно сейчас, когда крови, питавшей когда-то землю, почти не осталось.
***
В последний раз я видел Аглаю на следующее утро после того, как Многогранник был разрушен. Я укрыл её в Управе, под защитой столь ненавистного ей Блока. Пока мы решали, как жить дальше, и успокаивали перепуганный люд, Аглая молчала. И почему-то даже не удивилась, когда Блок заявил, что остаётся в городе. Потом мы с Рубиным отправились к руинам башни — собирать выступившую влагу. В городе ещё оставались заражённые, и нам нужна была панацея. А в Управу заявилась Мария.
Блок потом клялся, что не слышал, о чём они говорили. Сказал только, что Аглая улыбалась, когда уходила вместе с Марией. О том, что у Горнов их поджидала обезумевшая от страха толпа, никто не знал. Люди считали, что следом за башней разрушат и город. Алую Хозяйку они, конечно же, не тронули, а вот ненавистного инквизитора растерзали. Так что и предавать земле было нечего. Мария объясняла мне, что это была чернь, остановить которую ей просто не хватило сил. Но я не верю. Чернь никогда не сунулась бы в Каменный двор. Тем более что на всех подходах Блок выставил патрули, и солдаты стреляли без предупреждения по любому, кто рвался мстить Правителям.
Я второй раз спускался в недра Суок. Надеялся что дух Аглаи всё ещё там. Но не нашёл ничего, кроме пустых катакомб и тишины. Это потом уже в стельку пьяный Бакалавр, размазывая слёзы по щекам, рассказал мне про свою встречу с Властями. И разом протрезвел, когда узнал, что не единственный, кто говорил с ними. Тут же умчался куда-то и вернулся только на следующий день: хмуро спросил, скольких жителей мы успели излечить панацеей. И не было ли у меня и других видений.
В последующие несколько недель по городу то тут, то там объявлялись пророки. Утверждали, что с ними говорили высшие духи. Призывали то сжечь Хозяек, то захватить орудия армии, то совершить массовое самоубийство и принести жертву Суок. Снотворного, как и камер, на всех не хватало. Особо буйных приходилось запирать в соборе, чтобы не мутили народ. Именно тогда ко мне пришла Самозванка, окончательно избавившаяся от тени своей сестрицы. Она твердила, что земля действительно не получила своей жертвы, потому что ей, Кларе, не хватило духу выбрать эту самую жертву. И что город теперь обречён и скоро из всех щелей полезет мрак. Я связал её и спрятал в подвале Тучного цеха, за крепкой решёткой — не хватало ещё, чтобы бывшая Святая повела свихнувшуюся от непонятных видений толпу за собой.
— Не печалься об Аглае, — сказала мне Клара на прощание. — Ты единственный, кто сделал правильный выбор. Твоя жертва была принята.
Помнится, я заехал ей тогда кулаком по лицу. Раз, другой. Чтобы вбить эту правду обратно и больше никогда не слышать. И продолжал бить, пока не пошла кровь.
***
Меня будит тихий испуганный голос:
— Бурах... Эй, Бурах... Да очнись же ты!
Кто-то трясёт меня за плечо. Хочу схватить наглеца за горло, но отяжелевшее тело плохо слушается, и я только вяло отмахиваюсь. Единственное, что удаётся — разлепить набрякшие веки.
— Б-бурах!
Это Спичка. Голос его дрожит. Несколько раз моргаю, потом вспоминаю, где я. И окончательно просыпаюсь. В голове проясняется, а вот тело... Интересно, что именно подмешали мне в чай.
— Что случилось? — спрашиваю тихо. А сам перебираю в уме, что из имеющихся у меня в карманах снадобий может сейчас помочь. Ничего. Похоже, дело дрянь.
— Там мясники, — лихорадочно шепчет Спичка. — Они, кажется, свихнулись. Подоставали ножи, выскочили куда-то. И крики за дверью.
А вот это плохо. Очень плохо. Последний раз волна безумия накатывала на Термитник года три назад. И бесновались они около недели. Если мы попали именно в такую волну — живыми нам отсюда не выбраться.
Похоже, Спичка это тоже понимает. Губы его начинают подёргиваться, глаза наполняются слезами.
— Нас разорвут?
Глупый вопрос.
— Не переживай, в случае чего я успею пристрелить тебя. Умрёшь быстро.
Он кивает. И весь как-то подбирается. Это хорошо. Может, мы ещё сумеем прорваться. Жаль, что Тая так и не вернулась.
Осторожно выглядываю из-за перегородки. И замираю. У двери спокойно стоит червь. Тот самый, что встретил меня у входа. Замечает мой взгляд и размыкает щель своего безгубого рта в некоем подобии улыбки. Значит, дело не в общем безумии.
— Зачем ты здесь? — обращаюсь к нему, осторожно вытаскивая револьвер. Который сразу чуть не роняю: пальцы слишком слабы, чтобы удержать оружие в руке.
— Сын Бодхо охраняет семя, — бормочет червь. — Пока другие убивают стражу.
Я не сразу понимаю, о чём он. А одонг тем временем начинает подступать ближе.
— Высшему не место здесь. Сыны Бодхо не могут заботиться о нём, пока вокруг камни. Он должен стоять на земле, чтобы вбирать её силу.
Спичка, похоже, первым соображает, что к чему. И удивлённо шепчет:
— Это он про телёнка что ли?
Медленно киваю, чтобы не спугнуть червя. Крики в коридоре умолкают. Кажется, я слышу стон, но вскоре и он затихает. Мясники не возвращаются. Видно, остальные одонги расправились с теми, кто охранял комнату Таи.
— Куда ты хочешь увести его?
— В степь. Где нет менху. У них жадные глаза. Они хотят отдать кровь Высшего телу Суок, чтобы умилостивить её.
Червь уже совсем близко, и я тихо говорю Спичке:
— Возьми у меня револьвер. Взведи курок. Если что — целься в голову. — И, обращаясь уже к червю, интересуюсь: — Как же ты проведёшь его мимо менху?
— Мы, черви, знаем все тропы. У Матери тоже есть своя тропа. Когда стражи не пускали её в заражённый город, она ходила гулять в степь.
Решение приходит быстро. Если червь прав, и передо мной аврокс — медлить и правда нельзя.
— Ты сможешь вывести Высшего, если возьмёшь с собой моего стража. Он будет охранять вас, пока не доберётесь до степи.
Спичка догадывается, что я решил остаться. Испуганно хватает меня за рукав:
— Бурах, ты сдурел? Надо убираться, пока Тая не вернулась.
— Вот и убирайтесь. А мне нужно её дождаться.
Киваю Червю. Тот подхватывает телёнка, что-то урчит ему. И направляется в противоположную часть комнаты, где под низким пологом широкий топчан, на котором обычно спит Тая. Сдвигает его ногой и ныряет в открывшийся лаз. Спичка бросает на меня взгляд, полный, как мне кажется, сожаления. И исчезает следом.
Я валюсь обратно на бычьи шкуры и закрываю глаза. Надо уснуть. Во что бы то ни стало надо уснуть.
***
— Интересно, куда подевался этот Спичка. Может, это он увёл моего бычка?
Тая хмурится, глядя, как я силюсь подняться с пола.
— Ты зачем усыпила меня, мать?
— Чтобы ты отдохнул, — спокойно отвечает она. — У тебя будет тяжёлый день. Не бойся, силы сейчас вернутся.
Я и правда начинаю чувствовать себя лучше. Озираюсь вокруг и замечаю, что в комнате больше никого. Странно. Обычно здесь всегда крутятся несколько менху.
— Долго я спал?
— Не очень. Скоро полдень.
Вот тебе и не очень. Бакалавр уже небось концы отдал. Жаль. Чувствую, что было бы неплохо ещё раз поговорить с ним.
— Ты что-то узнала?
Тая кривится. Кажется, ещё немного — и она заплачет.
— Менху с кровью на одеждах прячутся в Бойнях. Нужно идти к Нурху. А я боюсь — вдруг он спросит про бычка? Я же обещала заботиться о его подарке!
Вот тебе и раз. Похоже, мать-настоятельница неравнодушна к молодому старшине. Не могу сказать, что меня это расстраивает.
— Только не реви. Я сам пойду к нему. И про бычка твоего говорить не стану.
Лет шесть назад, когда тело её стало просыпаться, Тая вбила себе в голову, что только унаследовавший знания и знаки может стать её мужем. Или же эту идею подсказала ей Клара, чтобы окончательно привязать меня к Проекту Быков, — не знаю. Тогда в городе то и дело вспыхивала смута, люди отказывались выходить на поля. Постоянно происходили стычки со степняками, защищавшими свои земли. Городские всё рвались уехать в столицу... и возвращались — ещё более обозлённые и отчаявшиеся. Только карательные меры помогали удерживать Уклад и горожан от открытой войны. Клара же считала, что порядки стали слишком строгими. И обвиняла меня в том, что превращаю Блока в палача, а Управу — в обитель скорби. Мы ни разу не пересекались с ней после того памятного расставания в подвалах. Но Стаматин, неожиданно ставший моим обычным собутыльником, с радостью выкладывал мне все городские новости и сплетни. В том числе и речи Самозванки. Которую я оставлял в живых только потому, что ей удавалось уговорить людей не роптать и работать, чтобы у города была мука, хлеб и хоть какие-то овощи.
Именно Андрей и познакомил меня с Нурхом. Молодой менху не смог принять наследство из-за того, что был совсем мал, когда во время первой вспышки погиб его отец. Нурх остался гаруспиком-самоучкой, но довольно талантливым. И умным. Он вскрывал быков для травников, кочевал вместе с ними по степи. А потом пришёл к нам договариваться о мире — видно, понял, что против оружия не попрёшь.
Месяц спустя город вернул детям Бодхо пастбища вдоль канатной дороги. И получил взамен земли к западу от Горхона. Черви трепетно собрали всю твирь, прежде чем окончательно покинуть те места. И даже сами приводили быков, чтобы вспахать нетронутую целину. Первые годы поля родили неплохо, и голода, несмотря на блокаду города, удалось избежать.
Нурх поначалу хотел вернуться в степь. Пока я не провёл его однажды в Бойни. Я же мечтал вернуться жить в город. Бойни сводили меня с ума. Зверь внутри ворочался, шумно втягивал воздух, насыщенный испарениями и запахом крови. И требовал ещё и ещё. С уходом последнего аврокса, похоже, ушла и влага из жил Суок. Я был Старшиной. Но ненавидел свою вотчину. И не раз думал, что лучше было оставить Оюна в живых. А самому заниматься детьми, которых я когда-то поклялся защищать.
Кажется, именно Андрей как-то спросил, почему бы мне просто не отдать старшинство кому-нибудь из Уклада. Я только отмахнулся: наследием отца так просто не разбрасываются. Судьба не прощает такого предательства. А спустя неделю, пьяный, я стоял в Кругу силы. Едва сдерживал рвущегося наружу зверя. И даже не удивился, когда ко мне вышел Нурх.
Он точно так же был пьян. Мы бились честно. И яростно: не одному мне пришлось неделю лечить разбитое лицо и сломанные рёбра. Сквозь кровавую пелену на месте противника я видел то Бакалавра, лишившего эту землю жизненной силы и трусливо сбежавшего в столицу, то Марию, лишившую этой силы меня, то лица Хана и других детей, которых я лишил Башни Грёз. Поэтому бил беспощадно. И когда мы сцепились в один кровавый комок и покатились по земле, нас долго ещё не могли разнять.
Несмотря на ничью, я сам предложил Нурху принять от меня наследие. И до сих пор благодарен за то, что он не отказался. Так я успокоил свою совесть и вроде как не предал память отца. А через несколько дней, когда дети Бодхо приняли нового старшину, окончательно перебрался в город.
Теперь, проходя бесконечными коридорами Боен, я гадал: зачем Нурх отдал аврокса Тае? Не мог же он не узнать Высшего? А если узнал, то почему не сказал об этом мне?
***
— Приветствую тебя, Старшина.
Удэй за его поясом так и притягивает внимание. И вызывает кучу ненужных сейчас воспоминаний. Нурх с достоинством кивает. А проследив мой взгляд, усмехается. Однажды он уже спрашивал, не жалею ли я. Второй раз этот вопрос не прозвучит.
— Ты как раз вовремя, Боос. Я посылал за тобой людей, но в доме твоём пусто.
— У меня были дела.
Нурх снова кивает, принимая уклончивый ответ.
— Твоя женщина так и сказала.
Я не поправляю его. Угодно считать Капеллу моей женщиной — пожалуйста.
— Мой гость лежит при смерти, вскрытый мясниками. Я пришёл забрать то, что пока ещё принадлежит ему.
— Я прошу прощения за детей Бодхо. Они понесут заслуженную кару.
— Ты можешь найти их?
— Я знаю, кто это был.
— Откуда?
— Они сами пришли ко мне.
— Тогда верни то, что забрали у моего друга.
— Друга ли?
— У моего гостя.
Явно удовлетворённый ответом, Нурх достаёт из-за пазухи нечто, похожее на кусок окровавленного рубища, и протягивает мне. В мою ладонь ложится пузырёк, завёрнутый в несколько слоев ткани. Но я сразу чувствую его тепло.
— Тогда узнай, зачем он явился, Боос. Мясники до смерти перепугались, когда стали копаться в его пожитках. И теперь уверены, что выпустили на волю чёрную смерть.
— Они открывали пузырёк?
— Нет. Но он плохо закупорен — кровь протекла. Они почуяли запах. И только поэтому напали.
— А записи? — Я с отчаянием думаю о том, что Бакалавр наверняка уже мёртв и объяснений давать будет некому. — Там обязательно должны быть записи. Мой гость вечно таскает их с собой.
— Если что-то и было, в Бойни это не занесли. Ищи вдоль дороги, которой они шли. Менху вернулись через Врата Скорби.
— Отпусти их со мной.
— Это невозможно.
— Почему?
— Они должны понести наказание.
— Я сам убью их после того, как они покажут, где выбросили остальные его пожитки.
— Они не смогут идти, Боос. Они уже вскрыты. И смиренно ждут, когда последняя капля крови покинет их тела.
Мне ничего не остаётся, как тоже смириться. Поэтому я оставляю на потом разговор о Высшем. И спешу к Вратам Скорби.
***
Я сломя голову бегу к сторожке Ласки. И впервые молю богов о долгом здравии своего врага. Кажется, я даже начинаю понимать смысл письма от властей. Вдруг это и есть тот самый «последний шанс всё исправить»?
У ворот кладбища я сталкиваюсь с Кларой. Она замирает и отступает. Но у меня нет на неё времени.
— Он жив, — неожиданно говорит она, и я останавливаюсь. — Моя сила всё ещё при мне, мясник.
И, не оборачиваясь, уходит.
Неужели жалостливая Ласка не побоялась пойти к той, кого считала воплощением чумы, и просить об исцелении умирающего?
— К чему тебе сила, если ты боишься её? — бросаю я ей вслед. Клара не замедляет шага, только распрямляет плечи. Значит, услышала.
Я же останавливаюсь. Перевожу дух — не стоит показывать Бакалавру своё нетерпение. И только потом захожу в сторожку.
Данковский встречает меня лёгкой улыбкой. Которую сразу хочется размазать по его зубам.
— Никак выкарабкался? — спрашиваю хмуро.
— Не ожидал? — скалится он в ответ.
Я только сильнее стискиваю зубы.
— Тебя растерзают, если узнают, что ты вернулся. Расскажешь сам, зачем пожаловал? Или выбивать из тебя каждое слово?
— Ты нашёл мой саквояж? — отвечает он вопросом на вопрос.
— Только склянку.
— Проверил?
— Не успел.
— Мой микроскоп — он ещё цел?
— Он у Рубина в лекарне.
Даниил кивает и на мгновение прикрывает глаза.
Только потом я замечаю пустой пузырёк и жгут, валяющийся на столе. Кажется, Бакалавра опять накачали обезболивающим и снотворным. Будь проклята эта чудотворница.
— Посмотри кровь, — бормочет он, с трудом ворочая языком. — Потом скажешь, что об этом думаешь.
— Ты говорил с властями? — спрашиваю главное, что меня интересует. — Это они тебя прислали?
— Нет... Они не верят в чудеса... Я, кстати, тоже. Поэтому и... приехал...
Когда появляется Ласка, Данковский уже спит. Я тут же посылаю её с запиской к Ноткину. И только когда у сторожки остаётся более-менее надёжная охрана, отправляюсь наконец в Горны.
***
Каменный двор встречает меня промозглым ветром. Похоже, скоро-таки пройдут дожди. И хотя бы часть урожая переживёт это засушливое лето. Если бы ещё Мария с Ханом перестали смущать народ своими речами... Надо будет поговорить об этом с Виктором. Но не сегодня.
Ворота Горнов, как всегда, заперты. Но добровольцы, охраняющие покои Великой, как они считают, Хозяйки, расступаются передо мной. Большая часть из них — бывшая городская интеллигенция. Главу уклада они побаиваются. И правильно делают.
Мария встречает меня как ни в чём не бывало. Словно и не было многолетней вражды, взаимных угроз и чёрной ненависти.
— Чем обязана, Боос?
— Капелла сказала, что ты ждёшь меня, — не моргнув глазом вру я.
— С чего бы это? — сразу настораживается Мария.
— Вот и я удивляюсь.
— Неужели серую мышку опять посетили видения?
— Скажи лучше, что видела ты.
— Я не могу соврать тебе, сын Бураха. Но и отвечать не обязана.
— Не обязана, — соглашаюсь я. — Только не обижайся, если, исправляя ошибки прошлого, я не оставлю тебе места в будущем. Кто знает, может, я зря сохранил город. Он как нарыв на теле Уклада. Только потребляет, превращая труд детей Бодхо в испражнения и грязь.
— Твоей главной ошибкой стало разрушение Башни! — срывается Мария.
— Даже Хан признал, что Многогранник нельзя было оставлять.
— Ну ещё бы! Он такой же предатель памяти предков, как и ты!
— А сейчас ты говоришь как Нина.
— А с кем, по-твоему, ты разговариваешь, олгой?
Взгляд у Марии совершенно безумен. Полон ярости... и, как мне кажется, бессилия.
— С Хозяйкой, у которой почти не осталось приближенных. Тебе скоро некем будет править.
— Заблуждаешься, мясник. Когда тебя не станет, вся чернь, что сейчас под тобой, придёт поклониться мне.
Когда меня не станет? А это уже интересно.
— Ты же знаешь, прежде чем меня не станет, я многое успею сделать.
— Всё равно тебе не победить судьбу. Лучше смирись.
— Клара когда-то тоже так говорила. Кстати, почему на этот раз она почувствовала приезд Бакалавра, а ты — нет?
Я снова вру. Но Мария умолкает. Хлопает глазами. Взгляд снова становится осмысленным. Похоже, пламя ярости, сжигающее её изнутри, гаснет. Алая Хозяйка сжимает виски. Затем отворачивается и отходит к окну.
— Зачем он пожаловал?
— Можешь сама у него спросить. Я проведу тебя. Но сначала расскажи мне, что видела.
Она молчит, словно обдумывая что-то. Затем, видимо, решается.
— Тогда обещай, что приведёшь его сюда. Сама я не смогу к нему пойти.
Интересно, почему?
— Приведу. Как только окрепнет.
— Он болен?
— Уже нет.
— Хорошо, — Мария кивает и, помолчав немного, неохотно говорит: — Ты должен был следовать линиям своей судьбы. Но сбился с пути, пусть и не по своей воле. И твоё предназначение тоже сбилось. Поэтому и судьба твоя сейчас темна для всех. Ты по-прежнему можешь всё исправить. Исполнить своё предначертание. Но для этого вначале нужно сделать так, чтобы и другие его исполнили. Только тогда твоя жертва будет ненапрасной. Это всё, что я знаю.
Что ж, похоже, толку с её видений немного. Хотя, помнится, Клара считала, что смерть Аглаи и есть моя жертва. А из тех, кто не выполнил своё предназначение, опять же, я знаю только Самозванку и Бакалавра. Первая всё пыталась свершить чудо и сохранить всё в неизменном виде, но не захотела жертвовать людьми. Второй помешался на Многограннике и идее сравнять старый город с землёй. Вместе со всеми жителями. И совсем забыл, что собирался бороться со смертью.
Но почему же тогда лаконичное письмо Властей, предлагающих всё исправить, пришло мне, а не им?
И что именно я сделал не так? Ведь город спасён, причина чудовищного мора найдена и уничтожена, детей — будущее этого мира — удалось спасти, хотя... Хотя...
...Разве можно уничтожить то, что вечно, как само мироздание?
Я не сразу соображаю, что до сих пор торчу посреди гостиной в доме Марии. Пялюсь на разбитое зеркало, которое вот уже десять лет пылится в углу. В голове целый рой мыслей, но словами их теперь не озвучить. Это скорее ускользающие образы. И звуки. Много звуков. Кажется, я слышу голоса. Один из них смутно знакомый. Я мысленно тянусь к нему, почти касаюсь...
И прихожу в себя от резкой боли. Похоже, кто-то ударил меня под дых, но рядом никого, кроме перепуганной Марии. Она выталкивает меня за дверь и злобно шипит:
— Не смей больше приходить сюда!
***
Стоит мне покинуть Горны, как голова проясняется. Не знаю, что за приступ это был. Может, Мария опять попробовала проникнуть в мои мысли. Или усталость и духота её комнат так подействовали. Я постепенно ускоряю шаг, то и дело срываясь на бег. И спешу к Рубину.
Стах уже несколько лет почти не покидает свою Лекарню. Когда нет больных или раненых, возится в лаборатории на втором этаже. Я никогда особо не интересовался, чем он там занимается. Хотя подозреваю, что всё дело в склянках с непонятными образцами, которые он перетащил из своей прозекторской в бывший особняк Юлии Люричевой. Как-то не верится, что Рубин взял из тела Симона только кровь. Само существование старца было загадкой, которую Стах когда-то вроде бы разгадал, но так и не смог осмыслить. Своей жаждой познать устройство мира он время от времени напоминает мне Бакалавра. Только холода в его суждениях поменьше. Зато больше веры. Не зря этот самоучка был лучшим учеником моего отца.
Я ни разу не задумывался, чем вызвана преданность Рубина. Да, в детстве мы дружили, но потом отец услал меня в столицу, к дальнему родственнику Каиных. А когда я вернулся, Стах первым готов был растерзать меня. Даже после того как меня перестали считать убийцей отца, Рубин меня сторонился. От посланцев Марии, охотившихся за ним первое время после ухода мора, его защищал Блок, а не я. Да и идея с лекарней поначалу мне не понравилась. Полувыгоревший особняк, где сожгла себя спятившая наркоманка, — не лучшее место для врачевания. Но Рубин быстро привёл всё в порядок, и очень скоро люди перестали бояться «чёрного дома на отшибе».
Не знаю, может, его верность объясняется тем, что он чтит память моего отца. Но даже в самое смутное время, в самом начале блокады, Рубин стал на мою сторону. И единственный во всём городе знает, что происходит со мной и Капеллой.
— Плохо выглядишь, — сообщает он, пропуская меня в лабораторию. — Опять волнения? Или бунт?
— Нет. — Я падаю на стул и устало вытягиваю ноги. — У тебя были новые пациенты за последние сутки?
Стах кивает.
— Ноткин заходил. Просил рёбра пощупать, нет ли переломов. Говорит, с лестницы свалился.
Я только хмыкаю.
— Двое пьяных — утверждают, что их побили и ограбили возле Омута, — продолжает перечислять Рубин, — но травмы незначительные, я бы всё равно отправил их в поле. Для острастки. Наверняка опять лезли к Айян.
Он умолкает, смотрит на меня с лёгким прищуром.
— И всё? — спрашиваю я.
— Нет, не всё. Приходила Ласка. Просила бинты и обезболивающее. А ещё кривую иголку, чтобы кожу удобно было шить.
Заметив, что я усмехаюсь, Рубин, похоже, расслабляется. И ворчит:
— Я так и думал, что это ты опять кому-то мозги вправлял и в поножовщину ввязался. Знаешь, как называют тебя в городе? Бешеный...
— У меня есть для тебя кровь, — перебиваю я ненужный поток слов, и Стах мгновенно умолкает. Тогда я лезу в карман и достаю злополучное письмо. — Но для начала посмотри, не удастся ли восстановить текст.
Стах берёт у меня сложенный вдвое листок, кладёт его в миску, чем-то поливает, и вскоре на так и оставшейся красной бумаге проступают тёмные буквы.
Оставив письмо сушиться, Рубин нетерпеливо требует:
— Ну, давай сюда.
Протягиваю ему склянку и вздрагиваю, когда он чуть не роняет её от волнения. Стах прекрасно знает, что с простой кровью я не стал бы к нему тащиться. И сейчас почти с благоговением помещает её каплю на предметное стекло и рассматривает под микроскопом. Рассматривает и резко выдыхает.
— Где ты это взял? — шепчет он наконец. — Эта кровь не может принадлежать ни тебе, ни Капелле.
— Друг привёз, — лениво сообщаю я. — Специально чтобы меня удивить.
Рубин снова склоняется над микроскопом. И только потом до него доходит смысл моих слов.
— Погоди, что значит — привёз? Откуда?
— Потом расскажу. Ты такую уже видел?
Но Стах не спешит с ответом. И вскоре я понимаю, почему.
— Помнишь, я говорил тебе, что кровь Симона была похожа на кровь авроксов, хотя и не такая насыщенная? Она убивала его собственные клетки, заставляя их перерождаться — как будто чужая была в его теле, хотя сама обновиться не могла. Кровь Клары беднее, чем у Симона, хотя тоже особенная, но она передаёт свои антитела как заразу, достаточно простого прикосновения к ране. Именно так она лечила людей. У тебя с Капеллой, наоборот, столько всего в крови намешано, что иногда кажется, будто это какой-то... сгусток, что ли. Вашу кровь невозможно ни перелить, ни рассмотреть: она мгновенно сворачивается. Только если разбавить... А вот эта кровь, она до сих пор живая. Хотя такая же насыщенная, как и ваша.
— И что это значит?
— Не знаю. Но пока мы с тобой разговариваем, её клетки уже несколько раз успели пожрать друг друга и возродиться снова. А в вашей крови...
Я прерываю его взмахом руки. Да, знаю. В нашей крови эти чужие клетки настолько медлительны, словно спят. Будто в них нет никакой жизни.
— Так ты скажешь мне, чья это кровь? — не отстает Стах.
— Данковский дал, — выкладываю я наконец. — Специально вёз её сюда. Вроде как из столицы. Только не понимаю, зачем.
— Откуда в столице могла взяться такая кровь? Артемий, это кровь из местных жил, ты же знаешь, такой больше нигде нет. Эти бактерии — эндемики, существуют только в здешних пластах, пропитанных древней кровью. Если Бакалавр и привёз эту кровь, то уж точно не из столицы. И вообще, как его пропустили? Там же военные, и стреляют без разбора, ещё и огнемётчики эти... Номарх любого учует, не проберёшься в вагон. И, похоже, сжирает любого, кто сунется в поезд. Спичка говорит, вдоль путей несколько мешков с костями человеческими находил.
— Судя по виду Данковского, он прибыл не на поезде, а шёл через степь вдоль путей. А тут ещё на голодных степняков напоролся.
Рубин соображает быстро. И хмуро ворчит:
— Знал бы, для кого Ласке бинты, — отправил бы эту блаженную восвояси с пустыми руками. Трусливый червь, вот он кто, этот учёный! Вместо того, чтобы остаться и продолжать бороться, сбежал при первой же возможности! Ещё и запер нас тут погибать...
— Ну почему же погибать. Он как раз удрал именно тогда, когда понял, что город выжил и мор отступил.
— Тогда почему этот великий борец со смертью не вернулся, чтобы помочь? Столько больных и ослабленных оставалось, да ещё и эти свихнувшиеся... Он прекрасно знал, что на счету каждые руки врача!
Переубеждать Рубина у меня нет желания. Я и сам считал Данковского виновником всех наших бед после окончания Второго мора. Но сейчас меня занимает кое-что поважнее мести. Похоже, в окружающем нас мире что-то снова неуловимо изменилось. Тьма, к которой питает такую слабость мой зверь, подступает всё ближе. Он чует её. Жадно втягивает густой воздух, наполненный сладостью твири. И ждёт. А время... время набатом стучит в ушах. Хотя может быть, это всего лишь кровь.
— Третьей вспышки нам не пережить, — тихо говорит Рубин. — Я не понимаю, в чём тут дело, Артемий, но... Я же вижу, у тебя опять глаза безумные, как у волка, который учуял добычу. Не знаю, что ты затеял, но не к добру здесь объявился Данковский. И тебя раззадорил кровью этой тоже не к добру. В прошлый раз твой отец тоже искал ответы, а нашёл чуму. Нурх закопал зев Суок, жилы земли вроде иссякли, но если ты начнёшь копать глубже в поисках правды... Лучше живи как живёшь.
Я молчу. Не объяснять же ему, каково это — чувствовать, как изнутри в тебе поднимается тьма. Наверное, если бы я сразу после принятия панацеи заподозрил что-то странное, Стах мог бы мне помочь. Да и Бакалавр — никуда бы он не уехал, если бы узнал, что происходит с моей кровью и моей... душой. Но в городе творилось столько всего... Мятеж в войсках, голодные бунты жителей, паника среди степняков. Приходилось наводить порядок любыми средствами, и ярость, с которой лишал жизней и калечил, усмиряя и покоряя, казалась оправданной.
Иногда я думаю, что это сам злой рок пытается таким странным способом соединить линии моей жизни и жизни Капеллы. Менху, нарушившего вековые законы и предавшего дело своего отца. И Хозяйки, отказавшейся от наследия своей великой матери. Кажется, Капелла раньше меня поняла, чем всё кончится. Не зря же она убедила брата не притязать на роль главы уклада. А вот Рубин, похоже, до сих пор пытается мне помочь. Хотя, наверное, мы оба понимаем, что теперь уже поздно.
— Отправляйся к Ласке, Стах. Я дам тебе записку для Ноткина. Ночью тихо перенесёте Бакалавра сюда. Пусть поживёт пока. Только не выпускай его никуда, пока я не вернусь. И охранников его предупреди, чтобы, пока не вернусь, держались подальше от запасов твирина, а то руки-ноги поотрываю.
— И что мне делать, если он очнётся?
— Ничего. И не вздумай про кровь расспрашивать. Я сам хочу поговорить с ним. Пусть полежит. Он ещё слаб, сопротивляться не станет. Очнётся ночью — можешь вколоть ему ещё морфина. Утром я вернусь.
Стах кивает.
***
Я снова иду к Кларе. И неожиданно застаю там Блока. Впрочем, я давно уже знаю, что наш бравый полководец захаживает к ней вечерами. Но с самим Блоком мы никогда не говорим о Самозванке. Даже когда я бросил её, полуживую, в подвале темницы, Блок не сказал мне ни слова. Ни упрёка, ничего. И теперь кажется немного смущённым. До сих пор не могу понять, чем Клара так его очаровала. Сначала я думал, что это обычный морок, который умеют наводить все Хозяйки. А потом... потом мне стало всё равно.
— Хорошо, что ты здесь, — киваю я Блоку. — Нам как раз нужно поговорить.
И пока Клара накрывает нам нехитрый ужин, коротко рассказываю градоначальнику о письме от властей, о появлении Бакалавра, нападении и его чудесном спасении. О крови, которую он привёз, не говорю ни слова. О случившемся в Термитнике — тоже. Отставного генерала мало волнуют местные обычаи и предания. Он предпочитает конкретику.
Блок слушает меня не перебивая. Постукивает пальцами по столу, отбивая одному ему известный марш. А потом просит разрешения взглянуть на письмо. И наконец выдаёт:
— Это однозначно не подделка. Я узнаю почерк. Некоторые из депеш, которые командование получало из столицы, до сих пор у меня. Можешь сличить, если хочешь.
Я качаю головой. Уж в чём в чём, а в подлинности письма я не сомневался. Особенно после появления Данковского. Странно другое.
— Не понимаю, почему письмо пришло именно мне, — говорю я наконец. — Власть в городе разделена. И судьбу его, как и раньше, решает не один человек.
— Разве ты не понял? — неожиданно подаёт голос молчавшая до сих пор Клара. — На этот раз судьба города ни при чём.
— Может, я бы и понял хоть что-то, если бы не приходилось из тебя каждое слово вытягивать! — Я чувствую, что начинаю тихо закипать. — Ни у Марии, ни у Капеллы нет для меня ответов!
— И у меня их нет!
— Но ты что-то видела! Иначе не отправила бы меня сначала к ним! Их видения не имеют ничего общего, хотя между ними должна быть какая-то связь. И ключ к разгадке должен быть в твоих снах.
Блок встаёт — я поневоле напрягаюсь. Поди знай, вдруг решит всё-таки заступиться за свою женщину. Но он неожиданно обращается к Самозванке.
— Если что-то знаешь, скажи ему. Довольно этих игр. Я предан городу и его жителям, но остаюсь чужаком для этого места. И не уверен, что смогу, если понадобится, вовремя вмешаться и принять правильное решение. А он, — короткий кивок в мою сторону, — сможет.
Клара поджимает губы и отворачивается. Блок хмуро кивает мне и уходит — я отстранённо отмечаю, что он ни разу не взглянул на плотно прикрытую дверь в детскую. Неужели молва ошибается, и подкидыш самопровозглашённой Хозяйки Земли прижит вовсе не от градоправителя?
— Я скажу что видела, если пообещаешь мне кое-что, — неожиданно говорит Клара, усаживаясь напротив меня за стол.
— Что именно?
— Отпусти Капеллу.
— Я её не держу.
— Держишь. И сам не понимаешь, что делаешь. Хану хватит духа управлять ею и сдерживать то, что рвётся наружу. Она всё-таки станет Хозяйкой. Белой. Несмотря на то, что дремлет сейчас внутри неё.
— А что, по-твоему, в ней дремлет?
— Сила. Только чужая. Отпусти Капеллу. И всё будет именно так, как должно было быть.
— Если бы ты не появилась и не вмешалась в противостояние Хозяек?
— Если бы ты не впустил тьму в её тело, и не подкармливал все эти годы.
Я даже не спрашиваю, откуда Кларе известно то, о чём она сейчас говорит. Похоже, Земля действительно признала её Хозяйкой. И делится своими тайнами. Что ж... Тем более такая союзница мне пригодится.
— Это и есть твои видения?
— Нет. Это мои условия.
— Хорошо. Я согласен.
Может, Капелла тоже из тех, кто должен всё исправить и исполнить своё предназначение? Пусть идёт с миром.
Клара задумчиво смотрит куда-то за окно. Мне кажется, в её пустых глазах мелькает что-то похожее на обречённость.
— То, что вышло из земли, должно рано или поздно вернуться в землю, — тихо говорит она. — А чтобы найти ответы, нужно заново пройти путь с самого начала. «Сведи воедино все линии», — вот что мне нашёптывают каждую ночь в моих снах. И не спрашивай у меня, что за путь и чьи линии, я понятия не имею.
— Ты прямо как Катерина. Выдаёшь пророчество, которое не можешь растолковать.
— Ну почему же, могу. Но только первую часть.
— «То, что вышло из земли»? — переспрашиваю я.
Самозванка смотрит на меня. Хмыкает. Снова отворачивается к окну и после недолгого молчания сообщает:
— Бурах, неужели ты не знал, что я из земли и появилась?
— Я думал, это сказки. Ты ведь всегда отличалась удивительной правдивостью.
— Это не сказки. Тебе как никому должно быть известно: Хозяйка не может лгать. — Клара умолкает, некоторое время мы сидим в полной тишине. Я размышляю над пророчеством каждой из трёх Хозяек и пытаюсь как-то собрать в единое целое то, что услышал. О чём думает Клара, мне неизвестно. И я почти не узнаю её голос, когда она вдруг тихо говорит:
— Знаешь, я ведь и правда очухалась в свежевырытой могиле и не помню, что было со мной до этого. И чует моё сердце, ты закопаешь меня обратно. Живьём.
@темы: ФБ, Ice-Pick Lodge, макси, джен
URL
- U-mail
- Дневник
- Профиль
- Комментарии (6)
-
Поделиться
- ВКонтакте
- РћРТвЂВВВВВВВВнокласснРСвЂВВВВВВВВРєРСвЂВВВВВВВВ
- LiveJournal
понедельник, 26 октября 2015
Baverous
Собиралась написать пространную речь, но не буду.
Одно слово:
ОХУЕННЫ
Ну и мем, так как ачивки нет:
Одно слово:
ОХУЕННЫ
Ну и мем, так как ачивки нет:
URL
- U-mail
- Дневник
- Профиль
- Комментировать
-
Поделиться
- ВКонтакте
- РћРТвЂВВВВВВВВнокласснРСвЂВВВВВВВВРєРСвЂВВВВВВВВ
- LiveJournal
воскресенье, 25 октября 2015
Baverous
...Где я, по традиции, большей частью писала и переводила что-то странное. Например, кроссовер Терминатора и Моего личного Айдахо 
Зато открыла для себя множество талантливых людей, скуривших столько травы, что, надеюсь, соо до следующего лета не проветрится.
LEVEL 2 ДРАББЛЫ
- Встречая новый день (автор)
LEVEL 2 МИНИ
- Всегда Алиса (переводчик)
- Все исправить (переводчик)
БАРТЕР
- Asimov 2015 (2 лвл драбблы, мини)
- Ice-Pick Lodge 2015
- Life 2015 (2 лвл миди)
- One Piece 2015 (визитка)
- Post-Ap 2015 (визитка, 2 лвл визуал, спецквест)
- Sherlock Holmes 2015 (2 лвл визуал)
- Yami no Matsuei 2015 (визитка)
Зато открыла для себя множество талантливых людей, скуривших столько травы, что, надеюсь, соо до следующего лета не проветрится.
LEVEL 2 ДРАББЛЫ
- Встречая новый день (автор)
LEVEL 2 МИНИ
- Всегда Алиса (переводчик)
- Все исправить (переводчик)
БАРТЕР
- Asimov 2015 (2 лвл драбблы, мини)
- Ice-Pick Lodge 2015
- Life 2015 (2 лвл миди)
- One Piece 2015 (визитка)
- Post-Ap 2015 (визитка, 2 лвл визуал, спецквест)
- Sherlock Holmes 2015 (2 лвл визуал)
- Yami no Matsuei 2015 (визитка)
@темы: ФБ-2015, fandom Retellings and Crossovers 2015, рейтинг сомнительный
URL
- U-mail
- Дневник
- Профиль
- Комментировать
-
Поделиться
- ВКонтакте
- РћРТвЂВВВВВВВВнокласснРСвЂВВВВВВВВРєРСвЂВВВВВВВВ
- LiveJournal
Baverous
Название: Встречая новый день
Автор: Аллегрос
Бета: GredAndForge
Фандомы: Мой личный штат Айдахо, Терминатор (1 фильм)
Размер: драббл, 847 слов
Пейринг/Персонажи: Майк Уотерс, Сара Коннор, OMП
Категория: джен
Жанр: general
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Новая жизнь Майка начинается на обочине дороги.
читать дальше
Сегодня ему снится зимний сон. Обычно все сны Майка летние: в них много солнца, желто-оранжевых красок июля в Айдахо, много смеха и тепла. Но этот сон — другой. Майк стоит посреди заснеженного леса, ловит губами падающие белые хлопья и считает до ста. Если досчитать и потом обернуться — случится чудо. Какое именно, Майк не знает, но наверняка это будет что-то необыкновенное и обязательно хорошее. Поэтому он послушно стоит и считает. Сбивается, начинает сначала, и так без конца. Цифры ускользают, теряются и мешаются, но Майк не сдается. И вскоре доходит до девяносто восьми…
Его пинают, довольно бесцеремонно. Кажется, ногой. Майк привык к такому пробуждению и сразу подбирается — на случай, если начнут бить по-настоящему. Замирает и ждет, что чужие руки начнут лихорадочно шарить по телу и карманам, пытаясь найти хоть что-нибудь ценное. Но ничего ценного у Майка давно уже нет. Поэтому он и дальше притворяется спящим и терпеливо ждет, когда его оставят в покое.
— Живой?
Голос женский. Грубый, хрипловатый, но женский. Осмелев, Майк открывает глаза. Полуденное солнце бьет прямо в глаза, и он не видит лица, только фигуру, возвышающуюся над ним.
— Значит, живой.
Она разворачивается и уходит. Майк садится, проверяет, на месте ли сумка с нехитрыми пожитками, и, не дожидаясь, пока туман в голове рассеется, поднимается с земли.
— Эй, — он сам не знает, зачем бросается следом. — Может, подбросите?
— Мне не нужны попутчики.
Только сейчас Майк замечает, что в руке у незнакомки лопата. А еще она прихрамывает.
— Я умею копать, — говорит Майк. — Если надо…
Его новая спутница немногословна. А Майк и рад бы поговорить, но слишком уж боязно: вышвырнут из машины, прямо посреди бескрайних кукурузных полей, и делай что хочешь. А люди здесь подозрительные, чужаков не любят.
Поэтому Майк молчит. Хотя ему очень любопытно. Например, как звали пса, которого они похоронили на обочине дороги еще там, в Айдахо, и сколько ему было лет. На самом ли деле ее зовут Сара и откуда она родом. Почему хромает и почему не пойдет к доктору. К кому она обращается, когда надиктовывает в диктофон все эти странные истории; что именно записывает в потрепанный блокнот и почему постоянно таскает с собой оружие. Что гонит ее через всю страну в Неваду — судя по всему, она успела проехать не одну тысячу миль. И вообще, зачем ей туда. А самое главное — зачем она взяла Майка с собой.
Но все эти «почему» и «зачем» он держит при себе. Это негласное правило существует с первого дня их недолгого знакомства: он едет в машине пока не задает вопросов.
Когда они останавливаются у очередной бензоколонки, Майк выходит в туалет и не успевает вернуться — падает прямо на грязный бетонный пол. Хозяин случайно находит его, решает, что Майк под кайфом… Что там происходит потом, неизвестно, но, когда Майк приходит в себя, у него разбито лицо, а дышать так больно, что он тихо стонет. Сара только молча поглядывает на него в зеркало заднего вида, а потом, уже ночью, у костра крепко-накрепко перебинтовывает ему грудь. И дает выпить что-то, от чего у Майка наконец развязывается язык.
Он рассказывает Саре про свои сны. Про детство и про то, как искал мать. Про то, как зарабатывал на жизнь тоже рассказывает, только вот про Скотти рассказать не может: горло перехватывает, и Майк умолкает, глядя на пляшущие языки пламени. Сара слушает молча, только изредка поглядывает на него. А потом говорит:
— Ты вполне мог бы нормально жить, Майки.
Он не решается спросить, что она имеет в виду под нормальной жизнью. А Сара не объясняет. Но с этого дня она старается не выпускать Майка из виду.
Когда они останавливаются в небольшом городке на краю пустыни, Сара оставляет Майка в машине, забирает блокнот с непонятными пометками и куда-то уходит. Возвращается она под вечер, и впервые улыбается.
Улыбка эта немного грустная, но Майк слишком удивлен, чтобы задуматься, почему. Они ночуют у местного доктора. Его зовут мистер Джонс, у него двое детей и добродушная толстая жена. Она приглашает на ужин, и Майки впервые за долгое время ест настоящую мясную запеканку, подмигивает малышам-близняшкам и улыбается хозяйке.
Ночью, как обычно, его мучает бессонница. Поэтому, когда раздается звук мотора машины, он мгновенно оказывается у окна. И застывает, глядя на затухающий в ночи свет фар. А затем бросается вниз.
Глаза щиплет, и Майк не сразу замечает записку, лежащую поверх новой сумки, до отказа забитой вещами. Строчки пляшут перед глазами, и первое что он видит — «Дальше наши пути расходятся, Майки».
***
Майк так и не понял, что заставило доктора Джонса предложить ему кров и работу. Уборка в местной лечебнице не занимает много времени, но Майки часто задерживается — просто потому что интересно. Помогает медсестре с картотекой, беседует с пациентами. Ему нравится разговаривать с людьми. И узнавать новое тоже нравится. Про нарколепсию и другие заболевания, и про оказание первой помощи.
Когда на каком-то неизвестном предприятии в пустыне происходит взрыв, Майк вместе с доктором Джонсом готовит обычно пустующие палаты для пострадавших, но к ним так никого и не привозят. Секретность, как объясняет потом миссис Джонс. Но Майк не расстраивается.
Он все реже думает о Саре. И единственное, о чем жалеет — что не рассказал ей тогда про Скотти. Наверное, она поняла бы.
Но этого уже никогда не узнать. Поэтому Майки мысленно желает, чтобы в ее жизни все тоже наладилось. И Сара нашла наконец то, что так ищет.
Автор: Аллегрос
Бета: GredAndForge
Фандомы: Мой личный штат Айдахо, Терминатор (1 фильм)
Размер: драббл, 847 слов
Пейринг/Персонажи: Майк Уотерс, Сара Коннор, OMП
Категория: джен
Жанр: general
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Новая жизнь Майка начинается на обочине дороги.
читать дальше
Смахни остатки сна со своего лица, когда проснешься, и встречай новый день!
Скотти — Майку, «Мой личный штат Айдахо»
Скотти — Майку, «Мой личный штат Айдахо»
Сегодня ему снится зимний сон. Обычно все сны Майка летние: в них много солнца, желто-оранжевых красок июля в Айдахо, много смеха и тепла. Но этот сон — другой. Майк стоит посреди заснеженного леса, ловит губами падающие белые хлопья и считает до ста. Если досчитать и потом обернуться — случится чудо. Какое именно, Майк не знает, но наверняка это будет что-то необыкновенное и обязательно хорошее. Поэтому он послушно стоит и считает. Сбивается, начинает сначала, и так без конца. Цифры ускользают, теряются и мешаются, но Майк не сдается. И вскоре доходит до девяносто восьми…
Его пинают, довольно бесцеремонно. Кажется, ногой. Майк привык к такому пробуждению и сразу подбирается — на случай, если начнут бить по-настоящему. Замирает и ждет, что чужие руки начнут лихорадочно шарить по телу и карманам, пытаясь найти хоть что-нибудь ценное. Но ничего ценного у Майка давно уже нет. Поэтому он и дальше притворяется спящим и терпеливо ждет, когда его оставят в покое.
— Живой?
Голос женский. Грубый, хрипловатый, но женский. Осмелев, Майк открывает глаза. Полуденное солнце бьет прямо в глаза, и он не видит лица, только фигуру, возвышающуюся над ним.
— Значит, живой.
Она разворачивается и уходит. Майк садится, проверяет, на месте ли сумка с нехитрыми пожитками, и, не дожидаясь, пока туман в голове рассеется, поднимается с земли.
— Эй, — он сам не знает, зачем бросается следом. — Может, подбросите?
— Мне не нужны попутчики.
Только сейчас Майк замечает, что в руке у незнакомки лопата. А еще она прихрамывает.
— Я умею копать, — говорит Майк. — Если надо…
***
Его новая спутница немногословна. А Майк и рад бы поговорить, но слишком уж боязно: вышвырнут из машины, прямо посреди бескрайних кукурузных полей, и делай что хочешь. А люди здесь подозрительные, чужаков не любят.
Поэтому Майк молчит. Хотя ему очень любопытно. Например, как звали пса, которого они похоронили на обочине дороги еще там, в Айдахо, и сколько ему было лет. На самом ли деле ее зовут Сара и откуда она родом. Почему хромает и почему не пойдет к доктору. К кому она обращается, когда надиктовывает в диктофон все эти странные истории; что именно записывает в потрепанный блокнот и почему постоянно таскает с собой оружие. Что гонит ее через всю страну в Неваду — судя по всему, она успела проехать не одну тысячу миль. И вообще, зачем ей туда. А самое главное — зачем она взяла Майка с собой.
Но все эти «почему» и «зачем» он держит при себе. Это негласное правило существует с первого дня их недолгого знакомства: он едет в машине пока не задает вопросов.
Когда они останавливаются у очередной бензоколонки, Майк выходит в туалет и не успевает вернуться — падает прямо на грязный бетонный пол. Хозяин случайно находит его, решает, что Майк под кайфом… Что там происходит потом, неизвестно, но, когда Майк приходит в себя, у него разбито лицо, а дышать так больно, что он тихо стонет. Сара только молча поглядывает на него в зеркало заднего вида, а потом, уже ночью, у костра крепко-накрепко перебинтовывает ему грудь. И дает выпить что-то, от чего у Майка наконец развязывается язык.
Он рассказывает Саре про свои сны. Про детство и про то, как искал мать. Про то, как зарабатывал на жизнь тоже рассказывает, только вот про Скотти рассказать не может: горло перехватывает, и Майк умолкает, глядя на пляшущие языки пламени. Сара слушает молча, только изредка поглядывает на него. А потом говорит:
— Ты вполне мог бы нормально жить, Майки.
Он не решается спросить, что она имеет в виду под нормальной жизнью. А Сара не объясняет. Но с этого дня она старается не выпускать Майка из виду.
***
Когда они останавливаются в небольшом городке на краю пустыни, Сара оставляет Майка в машине, забирает блокнот с непонятными пометками и куда-то уходит. Возвращается она под вечер, и впервые улыбается.
Улыбка эта немного грустная, но Майк слишком удивлен, чтобы задуматься, почему. Они ночуют у местного доктора. Его зовут мистер Джонс, у него двое детей и добродушная толстая жена. Она приглашает на ужин, и Майки впервые за долгое время ест настоящую мясную запеканку, подмигивает малышам-близняшкам и улыбается хозяйке.
Ночью, как обычно, его мучает бессонница. Поэтому, когда раздается звук мотора машины, он мгновенно оказывается у окна. И застывает, глядя на затухающий в ночи свет фар. А затем бросается вниз.
Глаза щиплет, и Майк не сразу замечает записку, лежащую поверх новой сумки, до отказа забитой вещами. Строчки пляшут перед глазами, и первое что он видит — «Дальше наши пути расходятся, Майки».
***
Майк так и не понял, что заставило доктора Джонса предложить ему кров и работу. Уборка в местной лечебнице не занимает много времени, но Майки часто задерживается — просто потому что интересно. Помогает медсестре с картотекой, беседует с пациентами. Ему нравится разговаривать с людьми. И узнавать новое тоже нравится. Про нарколепсию и другие заболевания, и про оказание первой помощи.
Когда на каком-то неизвестном предприятии в пустыне происходит взрыв, Майк вместе с доктором Джонсом готовит обычно пустующие палаты для пострадавших, но к ним так никого и не привозят. Секретность, как объясняет потом миссис Джонс. Но Майк не расстраивается.
Он все реже думает о Саре. И единственное, о чем жалеет — что не рассказал ей тогда про Скотти. Наверное, она поняла бы.
Но этого уже никогда не узнать. Поэтому Майки мысленно желает, чтобы в ее жизни все тоже наладилось. И Сара нашла наконец то, что так ищет.
@темы: драббл, Мой личный штат Айдахо, ФБ, Терминатор, фик, ФБ 2015, fandom Retellings and Crossovers 2015, PG-13
URL
- U-mail
- Дневник
- Профиль
- Комментировать
-
Поделиться
- ВКонтакте
- РћРТвЂВВВВВВВВнокласснРСвЂВВВВВВВВРєРСвЂВВВВВВВВ
- LiveJournal
Baverous
Название: Все исправить
Переводчик: Аллегрос
Бета: Mrs N
Оригинал: Solve Everything by Smaragdina
Размер: мини, 1427 слов в оригинале
Каноны: "Dishonored", "Шерлок" BBC
Пейринг/Персонажи: Корво Аттано, Шерлок Холмс
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: На чердаке дома плакальщиков живет человек, который точно знает, что именно скрывает Корво под маской. К сожалению, этот человек не в себе.
читать дальше
Он на верхних этажах заколоченного дома плакальщиков, нащупывает Сердце, чтобы почуять знакомое биение магии костяного амулета. Двери заперты, шаткие стены накренились и кажется вот-вот окончательно обвалятся. Живых здесь давно уже не осталось. Кроме него. И крыс.
Во всяком случае, так Корво думает.
Но ошибается.
Сердце нашептывает, что где-то наверху есть несколько амулетов, он уже и сам чувствует их чарующий зов — когда в потолке открывается умело спрятанный люк. И на Корво смотрит человек: безумно всклокоченные темные волосы, серые глаза, из которых не сочится кровь.
— Ну наконец-то, — вздыхает он.
— Что наконец-то? — поневоле вырывается у Корво, и, разозлившись, он резко поправляется: — Кто ты?
Но человек уже уходит, и Корво ничего не остается как подняться за ним на чердак…
…Который оказывается вовсе не заброшенным.
Но ведь это дом плакальщиков. С красной пометкой на стенах и заколоченными окнами. Он должен пустовать. А этот человек живет здесь, в полнейшем бедламе: череп на каминной полке, лабораторное оборудование, испещренная пулями печать лорда-регента на стене, висящая верх тормашками картина Соколова, наполовину исписанная какими-то пометками.
А еще полдюжины амулетов, аккуратно выложенных в круг на полу. И защищенных кучей ловушек и капканов.
Безумец, установивший их, сидит сейчас на полу, обхватив музыкальную шкатулку надзирателя, и попыхивает трубкой, с интересом разглядывая Корво.
— Тебя непросто выследить, знаешь ли.
***
— Ну да, я живу в доме плакальщиков, — вздыхает Шерлок, словно Корво спрашивает несусветную глупость. — Никаких тебе проверок. Непросто, знаешь ли, найти жилье, когда лорд-регент охотится за твоей головой.
Он поднимает взгляд от стола для вивисекции, где заживо вскрыта еще подергивающаяся крыса и добавляет:
— Не надо.
— Что?
— Спрашивать, откуда мне известно, что ты не убивал ее. Да любой идиот, обладающий хоть каплей мозгов, понимает это. Подай скальпель.
— Чертежи.
— Сначала скальпель.
Корво сдается со вздохом, который эхом отдается внутри его маски, и протягивает Шерлоку скальпель. На несколько мгновений воцаряется тишина. Крыса на столе перестает подергиваться. Молчание длится еще некоторое время. Наконец Корво прочищает горло, собираясь заговорить. Но Шерлок уже достает и протягивает ему чертежи внутренних помещений Золотой кошки.
— Восточное окно курительной комнаты крайне небрежно заколочено, — бормочет Шерлок. Ловко орудуя скальпелем, он извлекает внутренности крысы и уверенно продолжает: — Пруденс не осмелится разбавить бренди, так что гости будут совершенно пьяны. Охранника, влюбленного в горничную, легко подкупить. Парилка неисправна. Так что можешь вволю повеселиться.
***
— Тебе не нужна маска.
— Маска совершенно необходима.
— А я говорю, не нужна, к тому же смотрится по-дурацки. Любой стражник куда лучше знает эту маску, чем помнит твое лицо. И потом, Пьеро соврал тебе: она вовсе не защищает от чумы. Так что пей эликсир и избавляйся от маски — будешь лучше видеть.
— Твоя шляпа тоже смотрится по-дурацки.
***
Человек, живущий в доме, отведенном для мертвых, много курит. Он тщательно собирает остатки еды, пустые бутылки из-под эликсира и очень осторожно избавляется от них. Так, что собиратели трупов ничего не замечают.
Но китобои заметили.
— Ты работаешь на них? — кричит Корво.
Он стоит над убийцей, распростертым на ковре Шерлока. В дымчатом стекле маски китобоя мерцают всполохи огня — единственное, что осталось в нем живого.
— Что, во имя Бездны, на тебя нашло?..
Стоит только упомянуть Бездну — и в ту же секунду ее шепот, словно чарующая мелодия, обволакивает все вокруг.
Метка на руке ярко вспыхивает, и время замедляется: из полумрака появляется клинок и замирает в каком-то дюйме от шеи Шерлока. Корво бросается вперед и, глазом не моргнув, перерезает убийце горло его же оружием. Все происходит за какую-то долю секунды, а потом время возвращает свой привычный ход. Шерлок взвизгивает, когда брызги горячей крови орошают его спину, и Корво снисходительно усмехается: мужик, а воет как баба.
— Ты остановил время, — взволнованно выдыхает Шерлок мгновение спустя, и голос его все еще кажется неестественно визгливым. Он хватает тряпку и яростно стирает кровь с затылка и шеи. — Хотя нет, не остановил, скорее замедлил в несколько раз. И, судя по всему, ход твоего собственного времени не изменился, но это все равно не объясняет перемещение…
— Шерлок, — рявкает Корво, указывая клинком на тела, сваленные в углу. — Ты работаешь на них.
— Работал. — Шерлок умолкает, запнувшись. Бросает короткий взгляд на окровавленную тряпку. — Работал. Прошедшее время, заметь.
В глазах его вспыхивают отблески пламени, такого темного, что они кажутся совсем черными. И тогда Корво осеняет догадка. С усмешкой, горькой, как морская соль, он спрашивает:
— Скука?
— Скука.
***
После того, как Корво почти остановил время, Шерлок тщательно изучает и измеряет метку на тыльной стороне его ладони. И при этом, кажется, переполнен такой энергией, что Корво даже боится прикоснуться к нему. Вскоре весь чердак оказывается разрисован копиями и вариациями знака.
В ответ Корво крадет дневники Соколова и оставляет их на кровати Шерлока, когда того нет. Старательно загибает те страницы, на которых описаны каждая из неудачных попыток призвать Чужого.
И только потом, стоя посреди города на крыше, под дождем, заливающим лицо, понимает, что Шерлок расценит все как вызов. И не стоило, наверное, так поступать.
***
На нижних этажах хозяйничают целые полчища крыс.
Хитроумные ловушки и капканы не дают им пробраться наверх, но дело даже не в этом. Корво, изогнув бровь, замечает, что в ловушках куда больше взрывчатки, чем необходимо.
— Как ты вообще можешь так жить? — спрашивает он.
Шерлок только морщится. Выключает аудиограф, но тираду «ты только что помешал мне вникнуть в особенности взаимодействия человеческой крови с ворванью, Корво, и теперь придется все начинать заново» оставляет при себе.
— У меня был партнер, — коротко отвечает он.
Голос его тих. И совершенно бесцветен.
— Прошедшее время? — догадывается Корво мгновение спустя.
— Он был доктором.
Где-то внизу слышится писк, а затем с оглушительным грохотом срабатывает очередная ловушка, заживо сжигая еще одну стаю крыс.
***
— У меня кое-что есть для тебя, — объявляет Шерлок, как только Корво появляется в следующий раз. Тот садится, удивленно подняв бровь. Обычно у Шерлока для него припасены либо теории, либо оскорбления, либо крупицы новостей. Но сейчас это «кое-что» звучит так, словно речь пойдет о настоящих дарах.
Впрочем, на сегодня Корво и так достаточно подарков судьбы: на одежде еще не высохла кровь лорда-регента. Шерлок уже заметил ее, и о смерти того, кому она принадлежала, наверняка сможет рассказать лучше Корво: без запинки и лишней нервозности.
Поэтому остается молча наблюдать, как Шерлок достает откуда-то из-под рабочего стола бутылку вина. Корво сразу же узнает этикетку — такое вино делали на его родине, — и понимает, что, возможно, его друг давно уже готовился к этому событию. Кто бы сомневался.
А еще Корво вдруг осознает, что научился разбираться в людях — так, как разбирается в них Шерлок. И по тому, как решительно тот расправляет плечи, и как побелели пальцы, сжимающие бутылку, понимает, что дело серьезное.
— Во-первых, твое любимое, — произносит Шерлок, и звук вытащенной пробки громким эхом отражается от стен маленькой комнатки.
Корво с трудом заставляет себя улыбнуться. Выходит плохо. Шерлок все замечает и кривится: кому-то покажется, что это бессмысленная гримаса, но для Корво это означает одобрение.
— А во-вторых? — спрашивает он.
Стекло бутылки, передаваемой из рук в руки, холодно как лед. Или рассудительность. Или предательство. Шерлок делает паузу и только потом отвечает:
— Пусть это будет единственным, что ты выпьешь сегодня. И постарайся сразу же забрать оттуда Эмили.
Переводчик: Аллегрос
Бета: Mrs N
Оригинал: Solve Everything by Smaragdina
Размер: мини, 1427 слов в оригинале
Каноны: "Dishonored", "Шерлок" BBC
Пейринг/Персонажи: Корво Аттано, Шерлок Холмс
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: На чердаке дома плакальщиков живет человек, который точно знает, что именно скрывает Корво под маской. К сожалению, этот человек не в себе.
читать дальше
Он на верхних этажах заколоченного дома плакальщиков, нащупывает Сердце, чтобы почуять знакомое биение магии костяного амулета. Двери заперты, шаткие стены накренились и кажется вот-вот окончательно обвалятся. Живых здесь давно уже не осталось. Кроме него. И крыс.
Во всяком случае, так Корво думает.
Но ошибается.
Сердце нашептывает, что где-то наверху есть несколько амулетов, он уже и сам чувствует их чарующий зов — когда в потолке открывается умело спрятанный люк. И на Корво смотрит человек: безумно всклокоченные темные волосы, серые глаза, из которых не сочится кровь.
— Ну наконец-то, — вздыхает он.
— Что наконец-то? — поневоле вырывается у Корво, и, разозлившись, он резко поправляется: — Кто ты?
Но человек уже уходит, и Корво ничего не остается как подняться за ним на чердак…
…Который оказывается вовсе не заброшенным.
Но ведь это дом плакальщиков. С красной пометкой на стенах и заколоченными окнами. Он должен пустовать. А этот человек живет здесь, в полнейшем бедламе: череп на каминной полке, лабораторное оборудование, испещренная пулями печать лорда-регента на стене, висящая верх тормашками картина Соколова, наполовину исписанная какими-то пометками.
А еще полдюжины амулетов, аккуратно выложенных в круг на полу. И защищенных кучей ловушек и капканов.
Безумец, установивший их, сидит сейчас на полу, обхватив музыкальную шкатулку надзирателя, и попыхивает трубкой, с интересом разглядывая Корво.
— Тебя непросто выследить, знаешь ли.
***
— Ну да, я живу в доме плакальщиков, — вздыхает Шерлок, словно Корво спрашивает несусветную глупость. — Никаких тебе проверок. Непросто, знаешь ли, найти жилье, когда лорд-регент охотится за твоей головой.
Он поднимает взгляд от стола для вивисекции, где заживо вскрыта еще подергивающаяся крыса и добавляет:
— Не надо.
— Что?
— Спрашивать, откуда мне известно, что ты не убивал ее. Да любой идиот, обладающий хоть каплей мозгов, понимает это. Подай скальпель.
— Чертежи.
— Сначала скальпель.
Корво сдается со вздохом, который эхом отдается внутри его маски, и протягивает Шерлоку скальпель. На несколько мгновений воцаряется тишина. Крыса на столе перестает подергиваться. Молчание длится еще некоторое время. Наконец Корво прочищает горло, собираясь заговорить. Но Шерлок уже достает и протягивает ему чертежи внутренних помещений Золотой кошки.
— Восточное окно курительной комнаты крайне небрежно заколочено, — бормочет Шерлок. Ловко орудуя скальпелем, он извлекает внутренности крысы и уверенно продолжает: — Пруденс не осмелится разбавить бренди, так что гости будут совершенно пьяны. Охранника, влюбленного в горничную, легко подкупить. Парилка неисправна. Так что можешь вволю повеселиться.
***
— Тебе не нужна маска.
— Маска совершенно необходима.
— А я говорю, не нужна, к тому же смотрится по-дурацки. Любой стражник куда лучше знает эту маску, чем помнит твое лицо. И потом, Пьеро соврал тебе: она вовсе не защищает от чумы. Так что пей эликсир и избавляйся от маски — будешь лучше видеть.
— Твоя шляпа тоже смотрится по-дурацки.
***
Человек, живущий в доме, отведенном для мертвых, много курит. Он тщательно собирает остатки еды, пустые бутылки из-под эликсира и очень осторожно избавляется от них. Так, что собиратели трупов ничего не замечают.
Но китобои заметили.
— Ты работаешь на них? — кричит Корво.
Он стоит над убийцей, распростертым на ковре Шерлока. В дымчатом стекле маски китобоя мерцают всполохи огня — единственное, что осталось в нем живого.
— Что, во имя Бездны, на тебя нашло?..
Стоит только упомянуть Бездну — и в ту же секунду ее шепот, словно чарующая мелодия, обволакивает все вокруг.
Метка на руке ярко вспыхивает, и время замедляется: из полумрака появляется клинок и замирает в каком-то дюйме от шеи Шерлока. Корво бросается вперед и, глазом не моргнув, перерезает убийце горло его же оружием. Все происходит за какую-то долю секунды, а потом время возвращает свой привычный ход. Шерлок взвизгивает, когда брызги горячей крови орошают его спину, и Корво снисходительно усмехается: мужик, а воет как баба.
— Ты остановил время, — взволнованно выдыхает Шерлок мгновение спустя, и голос его все еще кажется неестественно визгливым. Он хватает тряпку и яростно стирает кровь с затылка и шеи. — Хотя нет, не остановил, скорее замедлил в несколько раз. И, судя по всему, ход твоего собственного времени не изменился, но это все равно не объясняет перемещение…
— Шерлок, — рявкает Корво, указывая клинком на тела, сваленные в углу. — Ты работаешь на них.
— Работал. — Шерлок умолкает, запнувшись. Бросает короткий взгляд на окровавленную тряпку. — Работал. Прошедшее время, заметь.
В глазах его вспыхивают отблески пламени, такого темного, что они кажутся совсем черными. И тогда Корво осеняет догадка. С усмешкой, горькой, как морская соль, он спрашивает:
— Скука?
— Скука.
***
После того, как Корво почти остановил время, Шерлок тщательно изучает и измеряет метку на тыльной стороне его ладони. И при этом, кажется, переполнен такой энергией, что Корво даже боится прикоснуться к нему. Вскоре весь чердак оказывается разрисован копиями и вариациями знака.
В ответ Корво крадет дневники Соколова и оставляет их на кровати Шерлока, когда того нет. Старательно загибает те страницы, на которых описаны каждая из неудачных попыток призвать Чужого.
И только потом, стоя посреди города на крыше, под дождем, заливающим лицо, понимает, что Шерлок расценит все как вызов. И не стоило, наверное, так поступать.
***
На нижних этажах хозяйничают целые полчища крыс.
Хитроумные ловушки и капканы не дают им пробраться наверх, но дело даже не в этом. Корво, изогнув бровь, замечает, что в ловушках куда больше взрывчатки, чем необходимо.
— Как ты вообще можешь так жить? — спрашивает он.
Шерлок только морщится. Выключает аудиограф, но тираду «ты только что помешал мне вникнуть в особенности взаимодействия человеческой крови с ворванью, Корво, и теперь придется все начинать заново» оставляет при себе.
— У меня был партнер, — коротко отвечает он.
Голос его тих. И совершенно бесцветен.
— Прошедшее время? — догадывается Корво мгновение спустя.
— Он был доктором.
Где-то внизу слышится писк, а затем с оглушительным грохотом срабатывает очередная ловушка, заживо сжигая еще одну стаю крыс.
***
— У меня кое-что есть для тебя, — объявляет Шерлок, как только Корво появляется в следующий раз. Тот садится, удивленно подняв бровь. Обычно у Шерлока для него припасены либо теории, либо оскорбления, либо крупицы новостей. Но сейчас это «кое-что» звучит так, словно речь пойдет о настоящих дарах.
Впрочем, на сегодня Корво и так достаточно подарков судьбы: на одежде еще не высохла кровь лорда-регента. Шерлок уже заметил ее, и о смерти того, кому она принадлежала, наверняка сможет рассказать лучше Корво: без запинки и лишней нервозности.
Поэтому остается молча наблюдать, как Шерлок достает откуда-то из-под рабочего стола бутылку вина. Корво сразу же узнает этикетку — такое вино делали на его родине, — и понимает, что, возможно, его друг давно уже готовился к этому событию. Кто бы сомневался.
А еще Корво вдруг осознает, что научился разбираться в людях — так, как разбирается в них Шерлок. И по тому, как решительно тот расправляет плечи, и как побелели пальцы, сжимающие бутылку, понимает, что дело серьезное.
— Во-первых, твое любимое, — произносит Шерлок, и звук вытащенной пробки громким эхом отражается от стен маленькой комнатки.
Корво с трудом заставляет себя улыбнуться. Выходит плохо. Шерлок все замечает и кривится: кому-то покажется, что это бессмысленная гримаса, но для Корво это означает одобрение.
— А во-вторых? — спрашивает он.
Стекло бутылки, передаваемой из рук в руки, холодно как лед. Или рассудительность. Или предательство. Шерлок делает паузу и только потом отвечает:
— Пусть это будет единственным, что ты выпьешь сегодня. И постарайся сразу же забрать оттуда Эмили.
@темы: мини, Dishonored, ФБ 2015, fandom Retellings and Crossovers 2015, Sherlock Holmes, PG-13
URL
- U-mail
- Дневник
- Профиль
- Комментировать
-
Поделиться
- ВКонтакте
- РћРТвЂВВВВВВВВнокласснРСвЂВВВВВВВВРєРСвЂВВВВВВВВ
- LiveJournal
Baverous
Название: Все исправить
Переводчик: Аллегрос
Бета: Mrs N
Оригинал: Solve Everything by Smaragdina
Размер: мини, 1427 слов в оригинале
Каноны: "Dishonored", "Шерлок" BBC
Пейринг/Персонажи: Корво Аттано, Шерлок Холмс
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: На чердаке дома плакальщиков живет человек, который точно знает, что именно скрывает Корво под маской. К сожалению, этот человек не в себе.
читать дальше
Он на верхних этажах заколоченного дома плакальщиков, нащупывает Сердце, чтобы почуять знакомое биение магии костяного амулета. Двери заперты, шаткие стены накренились и кажется вот-вот окончательно обвалятся. Живых здесь давно уже не осталось. Кроме него. И крыс.
Во всяком случае, так Корво думает.
Но ошибается.
Сердце нашептывает, что где-то наверху есть несколько амулетов, он уже и сам чувствует их чарующий зов — когда в потолке открывается умело спрятанный люк. И на Корво смотрит человек: безумно всклокоченные темные волосы, серые глаза, из которых не сочится кровь.
— Ну наконец-то, — вздыхает он.
— Что наконец-то? — поневоле вырывается у Корво, и, разозлившись, он резко поправляется: — Кто ты?
Но человек уже уходит, и Корво ничего не остается как подняться за ним на чердак…
…Который оказывается вовсе не заброшенным.
Но ведь это дом плакальщиков. С красной пометкой на стенах и заколоченными окнами. Он должен пустовать. А этот человек живет здесь, в полнейшем бедламе: череп на каминной полке, лабораторное оборудование, испещренная пулями печать лорда-регента на стене, висящая верх тормашками картина Соколова, наполовину исписанная какими-то пометками.
А еще полдюжины амулетов, аккуратно выложенных в круг на полу. И защищенных кучей ловушек и капканов.
Безумец, установивший их, сидит сейчас на полу, обхватив музыкальную шкатулку надзирателя, и попыхивает трубкой, с интересом разглядывая Корво.
— Тебя непросто выследить, знаешь ли.
***
— Ну да, я живу в доме плакальщиков, — вздыхает Шерлок, словно Корво спрашивает несусветную глупость. — Никаких тебе проверок. Непросто, знаешь ли, найти жилье, когда лорд-регент охотится за твоей головой.
Он поднимает взгляд от стола для вивисекции, где заживо вскрыта еще подергивающаяся крыса и добавляет:
— Не надо.
— Что?
— Спрашивать, откуда мне известно, что ты не убивал ее. Да любой идиот, обладающий хоть каплей мозгов, понимает это. Подай скальпель.
— Чертежи.
— Сначала скальпель.
Корво сдается со вздохом, который эхом отдается внутри его маски, и протягивает Шерлоку скальпель. На несколько мгновений воцаряется тишина. Крыса на столе перестает подергиваться. Молчание длится еще некоторое время. Наконец Корво прочищает горло, собираясь заговорить. Но Шерлок уже достает и протягивает ему чертежи внутренних помещений Золотой кошки.
— Восточное окно курительной комнаты крайне небрежно заколочено, — бормочет Шерлок. Ловко орудуя скальпелем, он извлекает внутренности крысы и уверенно продолжает: — Пруденс не осмелится разбавить бренди, так что гости будут совершенно пьяны. Охранника, влюбленного в горничную, легко подкупить. Парилка неисправна. Так что можешь вволю повеселиться.
***
— Тебе не нужна маска.
— Маска совершенно необходима.
— А я говорю, не нужна, к тому же смотрится по-дурацки. Любой стражник куда лучше знает эту маску, чем помнит твое лицо. И потом, Пьеро соврал тебе: она вовсе не защищает от чумы. Так что пей эликсир и избавляйся от маски — будешь лучше видеть.
— Твоя шляпа тоже смотрится по-дурацки.
***
Человек, живущий в доме, отведенном для мертвых, много курит. Он тщательно собирает остатки еды, пустые бутылки из-под эликсира и очень осторожно избавляется от них. Так, что собиратели трупов ничего не замечают.
Но китобои заметили.
— Ты работаешь на них? — кричит Корво.
Он стоит над убийцей, распростертым на ковре Шерлока. В дымчатом стекле маски китобоя мерцают всполохи огня — единственное, что осталось в нем живого.
— Что, во имя Бездны, на тебя нашло?..
Стоит только упомянуть Бездну — и в ту же секунду ее шепот, словно чарующая мелодия, обволакивает все вокруг.
Метка на руке ярко вспыхивает, и время замедляется: из полумрака появляется клинок и замирает в каком-то дюйме от шеи Шерлока. Корво бросается вперед и, глазом не моргнув, перерезает убийце горло его же оружием. Все происходит за какую-то долю секунды, а потом время возвращает свой привычный ход. Шерлок взвизгивает, когда брызги горячей крови орошают его спину, и Корво снисходительно усмехается: мужик, а воет как баба.
— Ты остановил время, — взволнованно выдыхает Шерлок мгновение спустя, и голос его все еще кажется неестественно визгливым. Он хватает тряпку и яростно стирает кровь с затылка и шеи. — Хотя нет, не остановил, скорее замедлил в несколько раз. И, судя по всему, ход твоего собственного времени не изменился, но это все равно не объясняет перемещение…
— Шерлок, — рявкает Корво, указывая клинком на тела, сваленные в углу. — Ты работаешь на них.
— Работал. — Шерлок умолкает, запнувшись. Бросает короткий взгляд на окровавленную тряпку. — Работал. Прошедшее время, заметь.
В глазах его вспыхивают отблески пламени, такого темного, что они кажутся совсем черными. И тогда Корво осеняет догадка. С усмешкой, горькой, как морская соль, он спрашивает:
— Скука?
— Скука.
***
После того, как Корво почти остановил время, Шерлок тщательно изучает и измеряет метку на тыльной стороне его ладони. И при этом, кажется, переполнен такой энергией, что Корво даже боится прикоснуться к нему. Вскоре весь чердак оказывается разрисован копиями и вариациями знака.
В ответ Корво крадет дневники Соколова и оставляет их на кровати Шерлока, когда того нет. Старательно загибает те страницы, на которых описаны каждая из неудачных попыток призвать Чужого.
И только потом, стоя посреди города на крыше, под дождем, заливающим лицо, понимает, что Шерлок расценит все как вызов. И не стоило, наверное, так поступать.
***
На нижних этажах хозяйничают целые полчища крыс.
Хитроумные ловушки и капканы не дают им пробраться наверх, но дело даже не в этом. Корво, изогнув бровь, замечает, что в ловушках куда больше взрывчатки, чем необходимо.
— Как ты вообще можешь так жить? — спрашивает он.
Шерлок только морщится. Выключает аудиограф, но тираду «ты только что помешал мне вникнуть в особенности взаимодействия человеческой крови с ворванью, Корво, и теперь придется все начинать заново» оставляет при себе.
— У меня был партнер, — коротко отвечает он.
Голос его тих. И совершенно бесцветен.
— Прошедшее время? — догадывается Корво мгновение спустя.
— Он был доктором.
Где-то внизу слышится писк, а затем с оглушительным грохотом срабатывает очередная ловушка, заживо сжигая еще одну стаю крыс.
***
— У меня кое-что есть для тебя, — объявляет Шерлок, как только Корво появляется в следующий раз. Тот садится, удивленно подняв бровь. Обычно у Шерлока для него припасены либо теории, либо оскорбления, либо крупицы новостей. Но сейчас это «кое-что» звучит так, словно речь пойдет о настоящих дарах.
Впрочем, на сегодня Корво и так достаточно подарков судьбы: на одежде еще не высохла кровь лорда-регента. Шерлок уже заметил ее, и о смерти того, кому она принадлежала, наверняка сможет рассказать лучше Корво: без запинки и лишней нервозности.
Поэтому остается молча наблюдать, как Шерлок достает откуда-то из-под рабочего стола бутылку вина. Корво сразу же узнает этикетку — такое вино делали на его родине, — и понимает, что, возможно, его друг давно уже готовился к этому событию. Кто бы сомневался.
А еще Корво вдруг осознает, что научился разбираться в людях — так, как разбирается в них Шерлок. И по тому, как решительно тот расправляет плечи, и как побелели пальцы, сжимающие бутылку, понимает, что дело серьезное.
— Во-первых, твое любимое, — произносит Шерлок, и звук вытащенной пробки громким эхом отражается от стен маленькой комнатки.
Корво с трудом заставляет себя улыбнуться. Выходит плохо. Шерлок все замечает и кривится: кому-то покажется, что это бессмысленная гримаса, но для Корво это означает одобрение.
— А во-вторых? — спрашивает он.
Стекло бутылки, передаваемой из рук в руки, холодно как лед. Или рассудительность. Или предательство. Шерлок делает паузу и только потом отвечает:
— Пусть это будет единственным, что ты выпьешь сегодня. И постарайся сразу же забрать оттуда Эмили.
Переводчик: Аллегрос
Бета: Mrs N
Оригинал: Solve Everything by Smaragdina
Размер: мини, 1427 слов в оригинале
Каноны: "Dishonored", "Шерлок" BBC
Пейринг/Персонажи: Корво Аттано, Шерлок Холмс
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: На чердаке дома плакальщиков живет человек, который точно знает, что именно скрывает Корво под маской. К сожалению, этот человек не в себе.
читать дальше
Он на верхних этажах заколоченного дома плакальщиков, нащупывает Сердце, чтобы почуять знакомое биение магии костяного амулета. Двери заперты, шаткие стены накренились и кажется вот-вот окончательно обвалятся. Живых здесь давно уже не осталось. Кроме него. И крыс.
Во всяком случае, так Корво думает.
Но ошибается.
Сердце нашептывает, что где-то наверху есть несколько амулетов, он уже и сам чувствует их чарующий зов — когда в потолке открывается умело спрятанный люк. И на Корво смотрит человек: безумно всклокоченные темные волосы, серые глаза, из которых не сочится кровь.
— Ну наконец-то, — вздыхает он.
— Что наконец-то? — поневоле вырывается у Корво, и, разозлившись, он резко поправляется: — Кто ты?
Но человек уже уходит, и Корво ничего не остается как подняться за ним на чердак…
…Который оказывается вовсе не заброшенным.
Но ведь это дом плакальщиков. С красной пометкой на стенах и заколоченными окнами. Он должен пустовать. А этот человек живет здесь, в полнейшем бедламе: череп на каминной полке, лабораторное оборудование, испещренная пулями печать лорда-регента на стене, висящая верх тормашками картина Соколова, наполовину исписанная какими-то пометками.
А еще полдюжины амулетов, аккуратно выложенных в круг на полу. И защищенных кучей ловушек и капканов.
Безумец, установивший их, сидит сейчас на полу, обхватив музыкальную шкатулку надзирателя, и попыхивает трубкой, с интересом разглядывая Корво.
— Тебя непросто выследить, знаешь ли.
***
— Ну да, я живу в доме плакальщиков, — вздыхает Шерлок, словно Корво спрашивает несусветную глупость. — Никаких тебе проверок. Непросто, знаешь ли, найти жилье, когда лорд-регент охотится за твоей головой.
Он поднимает взгляд от стола для вивисекции, где заживо вскрыта еще подергивающаяся крыса и добавляет:
— Не надо.
— Что?
— Спрашивать, откуда мне известно, что ты не убивал ее. Да любой идиот, обладающий хоть каплей мозгов, понимает это. Подай скальпель.
— Чертежи.
— Сначала скальпель.
Корво сдается со вздохом, который эхом отдается внутри его маски, и протягивает Шерлоку скальпель. На несколько мгновений воцаряется тишина. Крыса на столе перестает подергиваться. Молчание длится еще некоторое время. Наконец Корво прочищает горло, собираясь заговорить. Но Шерлок уже достает и протягивает ему чертежи внутренних помещений Золотой кошки.
— Восточное окно курительной комнаты крайне небрежно заколочено, — бормочет Шерлок. Ловко орудуя скальпелем, он извлекает внутренности крысы и уверенно продолжает: — Пруденс не осмелится разбавить бренди, так что гости будут совершенно пьяны. Охранника, влюбленного в горничную, легко подкупить. Парилка неисправна. Так что можешь вволю повеселиться.
***
— Тебе не нужна маска.
— Маска совершенно необходима.
— А я говорю, не нужна, к тому же смотрится по-дурацки. Любой стражник куда лучше знает эту маску, чем помнит твое лицо. И потом, Пьеро соврал тебе: она вовсе не защищает от чумы. Так что пей эликсир и избавляйся от маски — будешь лучше видеть.
— Твоя шляпа тоже смотрится по-дурацки.
***
Человек, живущий в доме, отведенном для мертвых, много курит. Он тщательно собирает остатки еды, пустые бутылки из-под эликсира и очень осторожно избавляется от них. Так, что собиратели трупов ничего не замечают.
Но китобои заметили.
— Ты работаешь на них? — кричит Корво.
Он стоит над убийцей, распростертым на ковре Шерлока. В дымчатом стекле маски китобоя мерцают всполохи огня — единственное, что осталось в нем живого.
— Что, во имя Бездны, на тебя нашло?..
Стоит только упомянуть Бездну — и в ту же секунду ее шепот, словно чарующая мелодия, обволакивает все вокруг.
Метка на руке ярко вспыхивает, и время замедляется: из полумрака появляется клинок и замирает в каком-то дюйме от шеи Шерлока. Корво бросается вперед и, глазом не моргнув, перерезает убийце горло его же оружием. Все происходит за какую-то долю секунды, а потом время возвращает свой привычный ход. Шерлок взвизгивает, когда брызги горячей крови орошают его спину, и Корво снисходительно усмехается: мужик, а воет как баба.
— Ты остановил время, — взволнованно выдыхает Шерлок мгновение спустя, и голос его все еще кажется неестественно визгливым. Он хватает тряпку и яростно стирает кровь с затылка и шеи. — Хотя нет, не остановил, скорее замедлил в несколько раз. И, судя по всему, ход твоего собственного времени не изменился, но это все равно не объясняет перемещение…
— Шерлок, — рявкает Корво, указывая клинком на тела, сваленные в углу. — Ты работаешь на них.
— Работал. — Шерлок умолкает, запнувшись. Бросает короткий взгляд на окровавленную тряпку. — Работал. Прошедшее время, заметь.
В глазах его вспыхивают отблески пламени, такого темного, что они кажутся совсем черными. И тогда Корво осеняет догадка. С усмешкой, горькой, как морская соль, он спрашивает:
— Скука?
— Скука.
***
После того, как Корво почти остановил время, Шерлок тщательно изучает и измеряет метку на тыльной стороне его ладони. И при этом, кажется, переполнен такой энергией, что Корво даже боится прикоснуться к нему. Вскоре весь чердак оказывается разрисован копиями и вариациями знака.
В ответ Корво крадет дневники Соколова и оставляет их на кровати Шерлока, когда того нет. Старательно загибает те страницы, на которых описаны каждая из неудачных попыток призвать Чужого.
И только потом, стоя посреди города на крыше, под дождем, заливающим лицо, понимает, что Шерлок расценит все как вызов. И не стоило, наверное, так поступать.
***
На нижних этажах хозяйничают целые полчища крыс.
Хитроумные ловушки и капканы не дают им пробраться наверх, но дело даже не в этом. Корво, изогнув бровь, замечает, что в ловушках куда больше взрывчатки, чем необходимо.
— Как ты вообще можешь так жить? — спрашивает он.
Шерлок только морщится. Выключает аудиограф, но тираду «ты только что помешал мне вникнуть в особенности взаимодействия человеческой крови с ворванью, Корво, и теперь придется все начинать заново» оставляет при себе.
— У меня был партнер, — коротко отвечает он.
Голос его тих. И совершенно бесцветен.
— Прошедшее время? — догадывается Корво мгновение спустя.
— Он был доктором.
Где-то внизу слышится писк, а затем с оглушительным грохотом срабатывает очередная ловушка, заживо сжигая еще одну стаю крыс.
***
— У меня кое-что есть для тебя, — объявляет Шерлок, как только Корво появляется в следующий раз. Тот садится, удивленно подняв бровь. Обычно у Шерлока для него припасены либо теории, либо оскорбления, либо крупицы новостей. Но сейчас это «кое-что» звучит так, словно речь пойдет о настоящих дарах.
Впрочем, на сегодня Корво и так достаточно подарков судьбы: на одежде еще не высохла кровь лорда-регента. Шерлок уже заметил ее, и о смерти того, кому она принадлежала, наверняка сможет рассказать лучше Корво: без запинки и лишней нервозности.
Поэтому остается молча наблюдать, как Шерлок достает откуда-то из-под рабочего стола бутылку вина. Корво сразу же узнает этикетку — такое вино делали на его родине, — и понимает, что, возможно, его друг давно уже готовился к этому событию. Кто бы сомневался.
А еще Корво вдруг осознает, что научился разбираться в людях — так, как разбирается в них Шерлок. И по тому, как решительно тот расправляет плечи, и как побелели пальцы, сжимающие бутылку, понимает, что дело серьезное.
— Во-первых, твое любимое, — произносит Шерлок, и звук вытащенной пробки громким эхом отражается от стен маленькой комнатки.
Корво с трудом заставляет себя улыбнуться. Выходит плохо. Шерлок все замечает и кривится: кому-то покажется, что это бессмысленная гримаса, но для Корво это означает одобрение.
— А во-вторых? — спрашивает он.
Стекло бутылки, передаваемой из рук в руки, холодно как лед. Или рассудительность. Или предательство. Шерлок делает паузу и только потом отвечает:
— Пусть это будет единственным, что ты выпьешь сегодня. И постарайся сразу же забрать оттуда Эмили.
URL
- U-mail
- Дневник
- Профиль
- Комментировать
-
Поделиться
- ВКонтакте
- РћРТвЂВВВВВВВВнокласснРСвЂВВВВВВВВРєРСвЂВВВВВВВВ
- LiveJournal
Baverous
Название: Всегда Алиса
Переводчик: Аллегрос
Бета: Mrs N
Оригинал: Always Alice by AzarDarkstar, разрешение на перевод получено
Каноны: "Гарри Поттер", "Алиса в стране чудес" (2010)
Размер: мини, 2300 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Луна Лавгуд, Джинни Уизли, Гарри Поттер, Невилл Лонгботтом, Таррант Хайтоп
Категория: джен, гет
Жанр: ангст
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Алиса — всего лишь имя, а Луна — не более чем выдумка. В конце концов, это же Подземелье. Вряд ли здесь кого-нибудь удивишь перерождением.
Примечание/Предупреждения: АУ канона Гарри Поттер, упоминание насилия
читать дальше
Дневник она находит случайно: поздним зимним вечером он соскальзывает с полки в школьной библиотеке. Какое-то мгновение Луна смотрит на него, а затем наклоняется. Поднимает, вертит в руках и почему-то приходит в необъяснимый восторг от маленького, невзрачного томика. И уже не обращает внимания на вторую упавшую книгу — «Сказки Подземелья», просто ставит ее обратно.
Словно в полудреме, она возвращается знакомыми коридорами, проходит мимо других учеников, — взгляд каждого из них полон горечи, но ни один не смотрит в ее сторону. В спальне никого нет, но сегодня Луна даже не задумывается почему. Все равно многих из тех, кто занимал соседние кровати, уже нет в живых. Обычно, укладываясь, она с грустью вспоминает погибших, но сегодня так увлечена чтением, что даже не слышит, как возвращаются две ее соседки. И как обе тихо плачут, засыпая, тоже не слышит — все это стало слишком привычным. Вот только сама Луна сегодня не плачет.
Наутро, несмотря на общее уныние, она переполнена счастьем и радостью, и куда больше обычного витает в облаках. Так, что даже не замечает, как профессор Флитвик обращается к ней. Тот качает головой, а Джинни толкает ее локтем и вопросительно поднимает бровь. Луне кажется, что она куда-то проваливается, но Джинни находит ее руку под столом и сжимает. И Луна улыбается в ответ, только чтобы успокоить Джинни: ей и так нелегко. Улыбается, но при этом как никогда остро осознает, насколько велик класс, в котором Флитвик проводит занятия. И как мало теперь учеников.
Этой ночью Луне снится, как она сидит за столом с ореховой соней, безумным кроликом и странным человеком с бледным лицом. На голове у него шляпа-цилиндр, он восторженно улыбается и протягивает ей чашку чая. Луна принимает чашку и улыбается в ответ. Кажется, остальной мир перестает существовать, а печенье точно такое же, как когда-то давно пекла мама.
Проходят дни, Луна десятки раз перечитывает дневник и влюбляется в его сказочный мир. Она снова начинает что-то напевать под нос и блуждать по коридорам, а еще подписывает работу по арифмантике чужим именем и замечает это, лишь когда профессор Вектор, нахмурившись, возвращает ей свиток. Луна смотрит на обведенное красным имя и только мгновение спустя понимает, что в нем не так.
Во время ужина она, как обычно, садится за стол Гриффиндора, и никто уже не просит ее пересесть. Все равно больше половины мест пустует, а друзья только рады ей. Они, не сговариваясь, занимают места подальше от преподавательского стола и молча переглядываются. Но в этом молчании столько смысла, что слова и не нужны. Сидящий рядом Гарри хмур и собран: нет, он не нервничает, но и не расслаблен. Вместе с Роном он следит за выходами из зала, Невилл наблюдает за сидящими за столом, Джинни то и дело поглядывает поверх плеча Луны на учеников с других факультетов. Гермиона отмечает любые странности в поведении. И так изо дня в день. Война во многом изменила их. И оставила достаточно шрамов. Луна ночует в спальне своего факультета только потому, что соседки по комнате умоляли ее вернуться: слишком страшно спать вдвоем. Им до сих пор снится Амикус Кэрроу — и, возможно, будет сниться до конца жизни.
С тех пор как она нашла дневник, прошло две недели. Луна постоянно думает о нем и часами бродит по замку — точно так же, как бродила до того, как все полетело в тартары. Но однажды, совсем забывшись, сворачивает в тот самый коридор второго этажа, куда больше никто не осмеливается заходить. Здесь до сих пор чувствуется запах смерти, хотя тела давно уже убрали. И снова кажется, что изувеченный мальчишка-хаффлпаффец смотрит на нее остекленевшим взглядом. Его наказание должно было стать уроком для всех остальных учеников. И даже сейчас при каждом шаге Луна слышит, как его крики эхом отдаются от высоких стен, вспоминает, как потом ее долго выворачивало в туалете, как Миртл неловко пыталась гладить ее по спине. А вот имя погибшего мальчика Луна не помнит, и от этого становится только хуже.
Но вскоре на смену кошмарам приходят совсем другие образы и ощущения. Сначала — доспехи и меч в руке. Затем накатывает страх, но она закусывает губу и, чтобы успокоиться, мысленно перечисляет шесть невозможных вещей. Потом — ликование, радость победы перед лицом верной смерти. И провожающий ее взгляд зеленых глаз, который долго еще будет сниться ночами.
Проходит месяц. Луна начинает носить под мантией платья и втайне радуется, что больше нет и не будет никаких корсетов. Гермиона как-то замечает, расчесывая ей волосы, что они немного потемнели и начинают виться. Джинни согласно кивает и добавляет, что глаза тоже неуловимо изменились. Обе утверждают, что Луна выглядит старше своих лет и в маггловском мире легко сошла бы за взрослую женщину. Сама Луна только поднимает бровь, но не отвечает. И о дневнике тоже никому не рассказывает. Оно и понятно: Гарри и Джинни наверняка не захотят ничего слушать и просто сожгут его, а рисковать не хочется. Это один из немногих секретов, в которые она не посвящает своих друзей. Это самый дорогой секрет.
Но Луна не единственная, кто хранит секреты. Гарри с Невиллом постоянно куда-то надолго исчезают и возвращаются с забитой до отказа, даже несмотря на чары расширения, сумкой. Джинни помогает отвечать на письма Андромеды про крестника Гарри. Гермиона снова вяжет нечто бесформенное, а Рон старательно маскирует книги по уходу за младенцами под «Историю Хогвартса». Луна догадывается, что происходит, но в конце концов это их секреты. Поэтому она старательно ничего не замечает — так будет лучше.
Еще один месяц проходит. Луна так много читает дневник, что теперь даже во сне может цитировать его страницы. Она никак не избавится от ощущения, будто просматривает собственную жизнь. Или листает письмо от старого друга. Луна знает эту историю наизусть, от корки до корки, хотя никогда раньше и не слышала ее. Знает все о Подземелье, о сестрах-королевах и белом кролике, о Бармаглоте, наконец. Но понятия не имеет, откуда. И почему это так ее волнует.
Но это правда. Маленькая синяя книжка в кармане волнует Луну гораздо больше, чем уроки. Или эссе. Или посещение занятий. Или вообще что угодно — кроме времени, которое она проводит в Выручай-комнате с пятью друзьями, самыми дорогими и важными для нее людьми.
И при этом Луна уже не помнит, когда чувствовала себя настолько живой. Ее больше не мучают кошмары — наверное, впервые с тех пор, как умерла мать. Только теперь Луна наконец понимает, что значит — быть по-настоящему свободной, и скорее умрет, чем согласится жить как прежде.
А в Хогвартсе сейчас так же душно и тяжело, как было при Пожирателях. С той лишь разницей, что в коридорах больше не пытают, за завтраком не раздают Круциатусы, а в обед не накладывают Империо. Но вокруг по-прежнему затравленные взгляды, поникшие плечи, и из укромных уголков до сих пор доносится тихий плач. Стоит закрыть глаза — и на стенах появляются брызги крови, а сумрак коридоров пронзают зеленые вспышки. И слышен глухой звук падающих тел.
Мир все такой же неправильный.
За два года после смерти Дамблдора многое изменилось. Но Луна так и осталась странной девочкой с еще более странными фантазиями. У нее есть друзья — их немного, но дружба эта скреплена кровью и общими потерями. По всей стране идут судебные процессы над Пожирателями, судят и правых и неправых. Луна часто замечает как Гарри и Рон перешептываются, когда думают, что никто на них не смотрит. А еще знает, что Гермиона тайком изучает в библиотеке карты, а Невилл собирает запас провианта. Джинни в последнее время необычно молчалива, и только подозрительно поглядывает на Луну.
Конечно, они хотели бы взять ее с собой. Но прекрасно знают, что она не оставит отца, а брать его с собой будет слишком жестоко. У Гарри и Невилла родителей нет, родители Гермионы отказываются ее узнавать, а Рон и Джинни просто сбегут от своих. А Луне не хватает смелости признаться, что отец умер, совсем немного не дожив до этого Рождества, а на похоронах, кроме нее, был только гробовщик. И что после этого она продала Придиру за три кната и кувшин тыквенного сока. Все равно туда, куда собралась Луна, ее друзьям дороги нет. Конечно, она будет скучать, но вряд ли они стали бы счастливы там, где все настолько… невообразимо. Нереально. Неописуемо.
Необыкновенно, как и сама Луна.
Она потихоньку приводит в порядок дела. Имущества у нее не так уж много, но Луна без сожаления раздает его и с грустной улыбкой оставляет письма друзьям, точно зная: они поймут. У них свой план спасения, и ее исчезновение поможет воплотить его в жизнь. Или, по крайней мере, даст достаточно времени, чтобы забрать Тедди и бежать. Бежать и найти свою Страну чудес.
Дни проходят, время близится к маю. Флитвик вызывает ее для беседы, но Луна так и не появляется. Тогда он отправляет Гарри и Невилла, чтобы нашли ее и привели в Больничное крыло. Мадам Помфри осматривает Луну, но не находит ничего особенного. Поэтому считает, что ее, как и многих других выживших, мучает чувство вины. Но Гарри только многозначительно смотрит, Невилл крепко сжимает руку Луны, а появившаяся Джинни нежно перебирает ее волосы.
— Я ухожу, — говорит им Луна чуть позже. И с облегчением выдыхает, когда друзья не спрашивают, куда.
Невилл и Гарри, переглянувшись, просто кивают. А Джинни закусывает губу и желает ей всего хорошего. Луна понимает, что они знают правду. Как и Рон с Гермионой: она убеждается в этом позже, глубокой ночью, когда встречает их в коридоре. Хотя час отбоя давно уже прошел, они не говорят ей ни слова. Рон только кивает, а Гермиона на мгновение сжимает руку Луны. Они не спрашивают, почему на ней дорожная мантия и сапоги. Только бросают взгляд на небольшую сумку на плече, грустно улыбаются — и продолжают обход.
Никто не видит, как Луна подходит к зеркалу на четвертом этаже. Никто не видит, как она проходит сквозь него.
По другую сторону ее встречает пустая комната. Луна, не замедляя шага, идет к входной двери и покидает маленький домик. Он выглядит точно таким, каким она его оставила, но что-то неуловимо изменилось к лучшему. Кажется, время здесь замерло, но все равно можно заметить признаки возвращающейся жизни. Где-то недалеко слышны радостные песни, и ей ли не знать, что проклятая королева побеждена!
Проходят дни — а может, всего мгновение — и вот наконец Луна там, куда так стремилась. Издалека виден накрытый к чаю стол. Во главе этого стола сидит кто-то высокий. Кто-то до боли знакомый, кого ей так мучительно не хватало, что сейчас все сжимается в груди. Луна смотрит на него, в то время как ноги сами несут ее все ближе и ближе. Когда остается всего несколько ярдов, она замирает.
Мальямкин и Танкери замечают Луну первыми и тоже замирают с открытыми ртами. Разглядывают ее светлые волосы, голубые глаза, лицо. И вообще ведут себя до невозможности странно. Как будто совсем не скучали по ней.
Но сейчас не время для глупых обид: человек, сидящий во главе стола, наконец-то тоже поднимает взгляд. Смотрит на нее. Выпускает чашку из рук и даже не замечает, как та разбивается вдребезги: вскакивает на ноги, огибает стол и — Луна даже моргнуть не успевает — оказывается перед ней. Но тут же застывает на месте.
— Алиса?
Это и вопрос, и в то же время утверждение. Словно он знает, кто она. Словно это непреложная истина. Словно само мироздание решило, что будет именно так, а он принял это и душой, и сердцем.
— Алиса, — повторяет он уже увереннее. Стаскивает цилиндр с рыжих — невероятно рыжих — волос и неловко крутит его в руках. Стискивает так, будто боится потянуться к ней. Боится коснуться и поверить, что она и в самом деле здесь. Перед ним. Настоящая.
— Алиса…
Теперь это и не вопрос, и не утверждение. Скорее мольба. Шепот, отдающийся эхом в вечности.
Луна просто кивает. Смотрит на него и поневоле начинает улыбаться. На глаза почему-то наворачиваются слезы — странно, ведь она так счастлива оказаться здесь. После всего, что случилось за последние несколько лет. После того, как все пошло не так. И пусть ни старых друзей, ни отца рядом больше нет — теперь она спасена.
Теперь она дома.
— Я вернулась.
Переводчик: Аллегрос
Бета: Mrs N
Оригинал: Always Alice by AzarDarkstar, разрешение на перевод получено
Каноны: "Гарри Поттер", "Алиса в стране чудес" (2010)
Размер: мини, 2300 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Луна Лавгуд, Джинни Уизли, Гарри Поттер, Невилл Лонгботтом, Таррант Хайтоп
Категория: джен, гет
Жанр: ангст
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Алиса — всего лишь имя, а Луна — не более чем выдумка. В конце концов, это же Подземелье. Вряд ли здесь кого-нибудь удивишь перерождением.
Примечание/Предупреждения: АУ канона Гарри Поттер, упоминание насилия
читать дальше
Дневник она находит случайно: поздним зимним вечером он соскальзывает с полки в школьной библиотеке. Какое-то мгновение Луна смотрит на него, а затем наклоняется. Поднимает, вертит в руках и почему-то приходит в необъяснимый восторг от маленького, невзрачного томика. И уже не обращает внимания на вторую упавшую книгу — «Сказки Подземелья», просто ставит ее обратно.
Словно в полудреме, она возвращается знакомыми коридорами, проходит мимо других учеников, — взгляд каждого из них полон горечи, но ни один не смотрит в ее сторону. В спальне никого нет, но сегодня Луна даже не задумывается почему. Все равно многих из тех, кто занимал соседние кровати, уже нет в живых. Обычно, укладываясь, она с грустью вспоминает погибших, но сегодня так увлечена чтением, что даже не слышит, как возвращаются две ее соседки. И как обе тихо плачут, засыпая, тоже не слышит — все это стало слишком привычным. Вот только сама Луна сегодня не плачет.
Наутро, несмотря на общее уныние, она переполнена счастьем и радостью, и куда больше обычного витает в облаках. Так, что даже не замечает, как профессор Флитвик обращается к ней. Тот качает головой, а Джинни толкает ее локтем и вопросительно поднимает бровь. Луне кажется, что она куда-то проваливается, но Джинни находит ее руку под столом и сжимает. И Луна улыбается в ответ, только чтобы успокоить Джинни: ей и так нелегко. Улыбается, но при этом как никогда остро осознает, насколько велик класс, в котором Флитвик проводит занятия. И как мало теперь учеников.
Этой ночью Луне снится, как она сидит за столом с ореховой соней, безумным кроликом и странным человеком с бледным лицом. На голове у него шляпа-цилиндр, он восторженно улыбается и протягивает ей чашку чая. Луна принимает чашку и улыбается в ответ. Кажется, остальной мир перестает существовать, а печенье точно такое же, как когда-то давно пекла мама.
Проходят дни, Луна десятки раз перечитывает дневник и влюбляется в его сказочный мир. Она снова начинает что-то напевать под нос и блуждать по коридорам, а еще подписывает работу по арифмантике чужим именем и замечает это, лишь когда профессор Вектор, нахмурившись, возвращает ей свиток. Луна смотрит на обведенное красным имя и только мгновение спустя понимает, что в нем не так.
Во время ужина она, как обычно, садится за стол Гриффиндора, и никто уже не просит ее пересесть. Все равно больше половины мест пустует, а друзья только рады ей. Они, не сговариваясь, занимают места подальше от преподавательского стола и молча переглядываются. Но в этом молчании столько смысла, что слова и не нужны. Сидящий рядом Гарри хмур и собран: нет, он не нервничает, но и не расслаблен. Вместе с Роном он следит за выходами из зала, Невилл наблюдает за сидящими за столом, Джинни то и дело поглядывает поверх плеча Луны на учеников с других факультетов. Гермиона отмечает любые странности в поведении. И так изо дня в день. Война во многом изменила их. И оставила достаточно шрамов. Луна ночует в спальне своего факультета только потому, что соседки по комнате умоляли ее вернуться: слишком страшно спать вдвоем. Им до сих пор снится Амикус Кэрроу — и, возможно, будет сниться до конца жизни.
С тех пор как она нашла дневник, прошло две недели. Луна постоянно думает о нем и часами бродит по замку — точно так же, как бродила до того, как все полетело в тартары. Но однажды, совсем забывшись, сворачивает в тот самый коридор второго этажа, куда больше никто не осмеливается заходить. Здесь до сих пор чувствуется запах смерти, хотя тела давно уже убрали. И снова кажется, что изувеченный мальчишка-хаффлпаффец смотрит на нее остекленевшим взглядом. Его наказание должно было стать уроком для всех остальных учеников. И даже сейчас при каждом шаге Луна слышит, как его крики эхом отдаются от высоких стен, вспоминает, как потом ее долго выворачивало в туалете, как Миртл неловко пыталась гладить ее по спине. А вот имя погибшего мальчика Луна не помнит, и от этого становится только хуже.
Но вскоре на смену кошмарам приходят совсем другие образы и ощущения. Сначала — доспехи и меч в руке. Затем накатывает страх, но она закусывает губу и, чтобы успокоиться, мысленно перечисляет шесть невозможных вещей. Потом — ликование, радость победы перед лицом верной смерти. И провожающий ее взгляд зеленых глаз, который долго еще будет сниться ночами.
Проходит месяц. Луна начинает носить под мантией платья и втайне радуется, что больше нет и не будет никаких корсетов. Гермиона как-то замечает, расчесывая ей волосы, что они немного потемнели и начинают виться. Джинни согласно кивает и добавляет, что глаза тоже неуловимо изменились. Обе утверждают, что Луна выглядит старше своих лет и в маггловском мире легко сошла бы за взрослую женщину. Сама Луна только поднимает бровь, но не отвечает. И о дневнике тоже никому не рассказывает. Оно и понятно: Гарри и Джинни наверняка не захотят ничего слушать и просто сожгут его, а рисковать не хочется. Это один из немногих секретов, в которые она не посвящает своих друзей. Это самый дорогой секрет.
Но Луна не единственная, кто хранит секреты. Гарри с Невиллом постоянно куда-то надолго исчезают и возвращаются с забитой до отказа, даже несмотря на чары расширения, сумкой. Джинни помогает отвечать на письма Андромеды про крестника Гарри. Гермиона снова вяжет нечто бесформенное, а Рон старательно маскирует книги по уходу за младенцами под «Историю Хогвартса». Луна догадывается, что происходит, но в конце концов это их секреты. Поэтому она старательно ничего не замечает — так будет лучше.
Еще один месяц проходит. Луна так много читает дневник, что теперь даже во сне может цитировать его страницы. Она никак не избавится от ощущения, будто просматривает собственную жизнь. Или листает письмо от старого друга. Луна знает эту историю наизусть, от корки до корки, хотя никогда раньше и не слышала ее. Знает все о Подземелье, о сестрах-королевах и белом кролике, о Бармаглоте, наконец. Но понятия не имеет, откуда. И почему это так ее волнует.
Но это правда. Маленькая синяя книжка в кармане волнует Луну гораздо больше, чем уроки. Или эссе. Или посещение занятий. Или вообще что угодно — кроме времени, которое она проводит в Выручай-комнате с пятью друзьями, самыми дорогими и важными для нее людьми.
И при этом Луна уже не помнит, когда чувствовала себя настолько живой. Ее больше не мучают кошмары — наверное, впервые с тех пор, как умерла мать. Только теперь Луна наконец понимает, что значит — быть по-настоящему свободной, и скорее умрет, чем согласится жить как прежде.
А в Хогвартсе сейчас так же душно и тяжело, как было при Пожирателях. С той лишь разницей, что в коридорах больше не пытают, за завтраком не раздают Круциатусы, а в обед не накладывают Империо. Но вокруг по-прежнему затравленные взгляды, поникшие плечи, и из укромных уголков до сих пор доносится тихий плач. Стоит закрыть глаза — и на стенах появляются брызги крови, а сумрак коридоров пронзают зеленые вспышки. И слышен глухой звук падающих тел.
Мир все такой же неправильный.
За два года после смерти Дамблдора многое изменилось. Но Луна так и осталась странной девочкой с еще более странными фантазиями. У нее есть друзья — их немного, но дружба эта скреплена кровью и общими потерями. По всей стране идут судебные процессы над Пожирателями, судят и правых и неправых. Луна часто замечает как Гарри и Рон перешептываются, когда думают, что никто на них не смотрит. А еще знает, что Гермиона тайком изучает в библиотеке карты, а Невилл собирает запас провианта. Джинни в последнее время необычно молчалива, и только подозрительно поглядывает на Луну.
Конечно, они хотели бы взять ее с собой. Но прекрасно знают, что она не оставит отца, а брать его с собой будет слишком жестоко. У Гарри и Невилла родителей нет, родители Гермионы отказываются ее узнавать, а Рон и Джинни просто сбегут от своих. А Луне не хватает смелости признаться, что отец умер, совсем немного не дожив до этого Рождества, а на похоронах, кроме нее, был только гробовщик. И что после этого она продала Придиру за три кната и кувшин тыквенного сока. Все равно туда, куда собралась Луна, ее друзьям дороги нет. Конечно, она будет скучать, но вряд ли они стали бы счастливы там, где все настолько… невообразимо. Нереально. Неописуемо.
Необыкновенно, как и сама Луна.
Она потихоньку приводит в порядок дела. Имущества у нее не так уж много, но Луна без сожаления раздает его и с грустной улыбкой оставляет письма друзьям, точно зная: они поймут. У них свой план спасения, и ее исчезновение поможет воплотить его в жизнь. Или, по крайней мере, даст достаточно времени, чтобы забрать Тедди и бежать. Бежать и найти свою Страну чудес.
Дни проходят, время близится к маю. Флитвик вызывает ее для беседы, но Луна так и не появляется. Тогда он отправляет Гарри и Невилла, чтобы нашли ее и привели в Больничное крыло. Мадам Помфри осматривает Луну, но не находит ничего особенного. Поэтому считает, что ее, как и многих других выживших, мучает чувство вины. Но Гарри только многозначительно смотрит, Невилл крепко сжимает руку Луны, а появившаяся Джинни нежно перебирает ее волосы.
— Я ухожу, — говорит им Луна чуть позже. И с облегчением выдыхает, когда друзья не спрашивают, куда.
Невилл и Гарри, переглянувшись, просто кивают. А Джинни закусывает губу и желает ей всего хорошего. Луна понимает, что они знают правду. Как и Рон с Гермионой: она убеждается в этом позже, глубокой ночью, когда встречает их в коридоре. Хотя час отбоя давно уже прошел, они не говорят ей ни слова. Рон только кивает, а Гермиона на мгновение сжимает руку Луны. Они не спрашивают, почему на ней дорожная мантия и сапоги. Только бросают взгляд на небольшую сумку на плече, грустно улыбаются — и продолжают обход.
Никто не видит, как Луна подходит к зеркалу на четвертом этаже. Никто не видит, как она проходит сквозь него.
По другую сторону ее встречает пустая комната. Луна, не замедляя шага, идет к входной двери и покидает маленький домик. Он выглядит точно таким, каким она его оставила, но что-то неуловимо изменилось к лучшему. Кажется, время здесь замерло, но все равно можно заметить признаки возвращающейся жизни. Где-то недалеко слышны радостные песни, и ей ли не знать, что проклятая королева побеждена!
Проходят дни — а может, всего мгновение — и вот наконец Луна там, куда так стремилась. Издалека виден накрытый к чаю стол. Во главе этого стола сидит кто-то высокий. Кто-то до боли знакомый, кого ей так мучительно не хватало, что сейчас все сжимается в груди. Луна смотрит на него, в то время как ноги сами несут ее все ближе и ближе. Когда остается всего несколько ярдов, она замирает.
Мальямкин и Танкери замечают Луну первыми и тоже замирают с открытыми ртами. Разглядывают ее светлые волосы, голубые глаза, лицо. И вообще ведут себя до невозможности странно. Как будто совсем не скучали по ней.
Но сейчас не время для глупых обид: человек, сидящий во главе стола, наконец-то тоже поднимает взгляд. Смотрит на нее. Выпускает чашку из рук и даже не замечает, как та разбивается вдребезги: вскакивает на ноги, огибает стол и — Луна даже моргнуть не успевает — оказывается перед ней. Но тут же застывает на месте.
— Алиса?
Это и вопрос, и в то же время утверждение. Словно он знает, кто она. Словно это непреложная истина. Словно само мироздание решило, что будет именно так, а он принял это и душой, и сердцем.
— Алиса, — повторяет он уже увереннее. Стаскивает цилиндр с рыжих — невероятно рыжих — волос и неловко крутит его в руках. Стискивает так, будто боится потянуться к ней. Боится коснуться и поверить, что она и в самом деле здесь. Перед ним. Настоящая.
— Алиса…
Теперь это и не вопрос, и не утверждение. Скорее мольба. Шепот, отдающийся эхом в вечности.
Луна просто кивает. Смотрит на него и поневоле начинает улыбаться. На глаза почему-то наворачиваются слезы — странно, ведь она так счастлива оказаться здесь. После всего, что случилось за последние несколько лет. После того, как все пошло не так. И пусть ни старых друзей, ни отца рядом больше нет — теперь она спасена.
Теперь она дома.
— Я вернулась.
@темы: Луна Лавгуд, ФБ, мини, ФБ 2015, fandom Retellings and Crossovers 2015, PG-13
URL
- U-mail
- Дневник
- Профиль
- Комментировать
-
Поделиться
- ВКонтакте
- РћРТвЂВВВВВВВВнокласснРСвЂВВВВВВВВРєРСвЂВВВВВВВВ
- LiveJournal
среда, 05 августа 2015
20:15
Доступ к записи ограничен
Baverous
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
суббота, 18 июля 2015
Baverous
Несравненные, бесподобные Ледорубы! Горжусь и люблю еще сильнее
URL
- U-mail
- Дневник
- Профиль
- Комментировать
-
Поделиться
- ВКонтакте
- РћРТвЂВВВВВВВВнокласснРСвЂВВВВВВВВРєРСвЂВВВВВВВВ
- LiveJournal
Baverous
Несравненные, бесподобные Ледорубы! Горжусь и люблю еще сильнее
URL
- U-mail
- Дневник
- Профиль
- Комментировать
-
Поделиться
- ВКонтакте
- РћРТвЂВВВВВВВВнокласснРСвЂВВВВВВВВРєРСвЂВВВВВВВВ
- LiveJournal
воскресенье, 12 июля 2015
10:02
Доступ к записи ограничен
Baverous
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
пятница, 22 мая 2015
Baverous
b
URL
- U-mail
- Дневник
- Профиль
- Комментировать
-
Поделиться
- ВКонтакте
- РћРТвЂВВВВВВВВнокласснРСвЂВВВВВВВВРєРСвЂВВВВВВВВ
- LiveJournal
понедельник, 11 мая 2015
Baverous
Пришли, пришли, пришли Бесчестные! Бью себя по рукам, бью себя по рукам... Но они такие прекрасные! 
URL
- U-mail
- Дневник
- Профиль
- Комментировать
-
Поделиться
- ВКонтакте
- РћРТвЂВВВВВВВВнокласснРСвЂВВВВВВВВРєРСвЂВВВВВВВВ
- LiveJournal